Плащ и шпага
Шрифт:
В эту минуту Югэ заметил, что красное перо, бывшее у него на шляпе с самого отъезда из Тестеры, исчезло. Он его, должно быть, на узкой дороге, по которой скакал сломя голову за герцогиней д'Авранш.
Не была ли предвестником эта внезапная потеря подарка принцессы?
— Время и обстоятельства покажут, — подумал он и перестал об этом заботиться.
Коклико бродил долго по лесу и, наконец, нашел Югэ в замке герцогини д`Авранш. Никогда он ещё не видел такого великолепного дворца, таких обширных служб, широких дворов, пылающих кухонных очагов, столько праздной прислуги.
— Ах, граф! — говорил он, — вся Тестера в одной галерее здешнего дворца! Представьте себе…
Вдруг Югэ прервал его:
— Скачи сейчас же в Блуа, куда я уже послал Кадура, скажи, чтоб он там дожидался меня. Попроси его от меня перерыть все лавки в городе и прислать мне, что только найдет лучшего из кружев, платья, лент и перьев. Я одет, как какой-нибудь бродяга, а здесь все похожи на принцев: это мне унизительно. Хоть загони лошадь, а принеси мне все сегодня же вечером. Смотри только не торгуйся и высыпай все из кошелька, если нужно. У тебя есть золото, не правда ли?
— У меня кошелек, данный Агриппой.
— И прекрасно! Но вот что еще: чего доброго ничего не найдешь порядочного в Блуа, ведь это — провинция. Если так, то скажи Кадуру, чтобы ехал тотчас же в Париж. Он был там как-то с маркизом де Сент-Эллисом. Пусть приготовит нам там квартиру и пришлет все, что нужно, чтобы одется по моде.
— И все не считая денег?
— Разумеется!
— Значит, мы здесь у самого короля?
— Гораздо лучше, бедный мой Коклико! Мы у герцогини д`Авранш, у герцогини, которая больше похожа на богиню, чем на простую смертную!
— А! Так тут женщина! А я такой болван, что и не догадался. Сейчас же скачу, граф, не жалея лошади, прямо к Блуа и вернусь так скоро, что сам ветер покраснеет от злости.
Коклико вернулся в самом деле вечером с огромным выбором чудесного платья, надушенных перчаток, самых модных плащей, шелковых чулок и бантов из лент. С жалостной миной он встряхнул кошелек Агриппы, совсем отощавший. Югэ бросил его через всю комнату. В эту минуту он был готов продать всю Тестеру за один наряд, который мог бы привлечь взоры Орфизы. Целый вечер он любовался ею и ухаживал за ней, всю ночь она грезилась ему во сне. Никогда не мог он представить кого-нибудь прекраснее её. Ему казалось просто невозможным, чтобы она была простой смертной. Вся она была — грация и обаяние, богиня, сходящая с облаков. Каждый взгляд на неё открывал новые прелести, улыбка её делала умным каждое её слово. Он понимал, что для неё можно совершить чудо.
— Ты заметил, каким очаровательным тоном она говорит? — говорил он после Коклико. — Какие жемчужины виднеются в её улыбке? Никто не ходит, как она, не садится, никто не танцует, как она! Она все делает иначе, чем другие. Ее голос — просто музыка. Я сейчас смотрел на нее, как она проходила по террасе: божество, спустившееся с Олимпа! Уж не Диана ли это, или сама Венера?
— Разумеется, — отвечал Коклико, — но вы замечаете, граф, столько необыкновенных вещей, а заметили ли вы, что здесь ведь не одна, а две дамы? О которой же вы это говорите, позвольте узнать?
— Как, разбойник, ты не понимаешь, что я говорю о герцогине д`Авранш? Разве можно о ком-нибудь другом рядом с ней?
— Но, граф, и та дама, что мы видели в замке Сен-Сави, тоже, право, стоит, чтобы на неё посмотреть!
— Согласен, и даже должен сознаться, что когда она показалась в зале, где мы ожидали тогда маркиза де Сент-Эллиса, её величавая красота меня ослепила! Но теперь, когда я могу сравнивать, у меня только и есть глаза, что для другой. Не кажется ли герцогиня д`Авранш белой лилией, самой богиней?
Коклико не из-за чего было спорить и он признал, что герцогиня, как прелестное совмещение всех совершенств, должно быть, действительно сама богиня Геба. Но этот обрывок разговора возбудил в уме Югэ целый ряд рассуждений о странной игре случая: отчего это он отдавал только свое удивление принцессе, первой по порядку между его видениями, а теперь готов сложить к ногам герцогини и удивление, и любовь свою? Между тем, красотой они в самом деле ещё могли поспорить. Почему же вторая, а не первая? В этом невольном, безотчетном предпочтении богини блондинки, может быть, и не столь ослепительной, богине брюнетке он мог видеть только указание самой судьбы, распоряжавшейся его жизнью.
В самом пылу этих мечтаний и волнений, он вспомнил вдруг о графе де Шиврю. Ясно было, что он встречает соперника в этом молодом красавце, который так близко знаком герцогине д`Авранш. Правда, он ей родня, но само родство это было неприятно Югэ. Уж не помолвлены ли они друг с другом? Это надо бы узнать хорошенько. Да и само лицо этого де Шиврю ему не нравилось: у него была какая-то дерзкая, нахальная и презрительная улыбка, которая так и напрашивалась на ссору.
Судя по всему, что говорилось о нем, граф де Шиврю считался одним из самых ловких и остроумных кавалеров при дворе. Он был знатного происхождения и богат, хотя этому богатству нанесены были порядочные удары, о важности которых он один, впрочем, судить и которые во всяком случае легко было поправит женитьбой. Уверяли, что он может добиться всего. Он смотрелся вельможей, был изыскан и удивительно изящен в нарядах, руки у него были тонкие и белые, стан тонкий, движения свободные, цвет лица бледный с тем неопределенным оттенком, по которым узнаются люди, испытавшие сильные страсти и всякие удовольствия, глаза смелые и блестящие или глубокие и томные, но с таким выражением, которое никогда не смягчалось от взгляда, улыбка насмешливая, а в голосе, жесте, манере говорить или слушать — что-то особенно высокомерное, так что ему можно было удивляться, пожалуй, его можно было остерегаться, но искать его дружбы — никогда!
Те из дворян, которые были в свете французского посольства в Риме, находили в нем любопытное сходство с знаменитым портретом Цезаря Борджиа, что в галерее Боргезе, работы Рафаэля. Он так же точно носил голову, так же точно держался и даже звали его Цезарем.
Я буду очень удивлен, говорил себе Югэ, если не столкнусь когда-нибудь с этим графом де Шиврю.
Югэ узнал (мы всегда узнаем, сами не зная как, что нас особенно интересует), что Орфизу де Монлюсон крестил сам король Людовик ХУ, очень уважавший покойного герцога д`Авранш и теперь оказывавший особенное покровительство его единственной дочери — сироте. Говорили даже, но это только так говорили, что король сам позаботится выбрать ей и мужа. Орфиза была очень богата и притом такая красавица, что легко могла обойтись в этом деле и без чужих забот. Кроме того уверяли, что король в память постоянной верности и услуг, оказанных ему в смутные времена Фронды, хочет предоставить своей крестнице право принести в приданное мужу титул герцога д`Авранш. Вследствие этого целая толпа вздыхателей вертелась беспрестанно перед наследницей знатного имени, но большая часть из них давно уж отказалась от всякой надежды одержать верх над графом де Шиврю.
Орфизе недавно исполнилось восемнадцать лет, всего несколько месяцев назад она вышла из монастыря и жила теперь под покровительством почтенной тетки, вдовствующей маркизы д`Юрсель, пользовавшейся правом сидеть на табурете при дворце.
Все это сильно смущало графа де Монтестрюка, у которого только и было за душой, что плащ да шпага, да полторы тысячи ливров дохода от Тестеры, а с этим трудно было завоевать герцогский титул и бесчисленные владения Монлюсонов. Но гасконец готов был на все из любви к такой красавице. Только огромное богатство было тут в самом деле большим несчастьем.