Плащ и шпага
Шрифт:
Граф де Шиврю подошел к Югэ, когда оканчивались приготовления к игре в кольцо.
— А что, знают эту игру в вашей стороне? — спросил он.
— Нет, но мне кажется, что это не очень трудно.
— Хотите попробовать?
— Очень рад.
Югэ велел привести Овсяную Соломинку, и десяток всадников собрались на конце галереи и бросились снимать кольцо друг за другом.
Каждый раз, когда кольцо попадало на копье, герцогиня д`Авранш громко аплодировала.
— Я хочу, господа, дать от себя приз первому из вас, кто положит к моим ногам десять колец.
— Черт возьми! — сказал себе Югэ, вполне овладевший собой, — вот
И он поскакал во весь опор нанизывать на тонкое копье одно кольцо за другим.
Через четверть часа десять колец было взято.
— Вот видите, — сказал он графу де Шиврю, у которого на копье было всего восемь колец, — дело то в самом деле не очень трудное.
Маркиза д`Юрсель, очень высоко ценившая ловкость, поздравила Югэ с победой и сказала:
— Мне кажется, граф, что сам его величество король, ловкости которого я не раз имела счастье удивляться, не сделал бы лучше вашего. Вот вы теперь склонились перед моей племянницей, как некогда склонялись рыцари перед дамой сердца, когда подходили получать награду за свои подвиги.
— А какой же награды вы желаете от меня, граф? — спросила Орфиза кокетливо.
— Права посвятить вам, герцогиня, мою жизнь, мою кровь и мою любовь.
Голос, жест, выражение глаз придавали этим словам такую цену, которая спасала их от от свойственной обыкновенным любезностям приторности, ошибиться было невозможно. Орфиза де Монлюсон покраснела, принцесса побледнела, кругом послышался легкий шепот.
— Это что, шутка, граф? — вскричал де Шиврю с гневом.
Вставши и не отвечая ему, а обращаясь снова к герцогине почтительно и с гордостью, Монтестрюк продолжал:
— Я из такого рода, который привык говорить прямо и открыто, что думает, и потому-то я считал своим долгом сказать вам, что сейчас высказал, герцогиня. Позволю себе только прибавить, что любовь эта родилась во мне в ту минуту, как я вас увидел.
— Значит, дня два или три тому назад? — спросил Шиврю.
— Да, точно, два или три дня, герцогиня, как говорит граф де Шиврю, ваш кузен, но она останется неизменной до моего последнего вздоха.
Потом, обратившись к своему сопернику и не теряя хладнокровия, он продолжал:
— Неужели вы находите, что нужно много времени, чтобы любовь родилась из удивления, которое внушает герцогиня д`Авранш, и неужели вы считаете, граф, что жизни человеческой слишком много, чтобы доказать ей эту любовь?
Граф де Шиврю начинал терять терпение, но все ещё сдерживая себя, вскричал, обращаясь к окружающему обществу:
— Что вы скажете, господа, об этих словах? Не правда ли, так и видно, что граф де Монтестрюк приехал издалека?
На этот раз Югэ переменил тон и, возвысив голос, отвечал, бросая огненные взгляды:
— Эти слова, граф, вполне достойны хорошего дворянина и дворянин этот, откуда бы он ни приехал, готов предложить бой, пешком или на коне, с кинжалом или шпагой, каждому, кто бы ни стал у него поперек дороги.
Де Шиврю сделал шаг вперед, Орфиза де Монлюсон остановила его жестом и сказала:
— Я дала слово графу де Шарполь и сдержу его.
Она окинула взглядом все общество и спросила с кокетством и вместе с достоинством:
— Вы требуете себе, граф, права посвятить мне вашу жизнь и доказать мне вашу любовь преданностью?
— Да, герцогиня, и если мне не удастся ценой самых постоянных, самых упорных усилий назвать вас графиней де Монтестрюк, женой моей, то я отдам за это всю свою кровь до последней капли.
Пока он говорил, принцесса дрожащей рукой рвала цветы своего букета и бросала по полу. Де Шиврю побледнел страшно. Его удивляло, как это человек, позволивший себе при нем такую дерзость ещё стоит на ногах, он совсем уже готов был разразиться гневом, но кавалер де Лудеак пробрался к нему сзади и прошептал на ухо:
— Если не уступишь, берегись: она совсем готова на полный разрыв.
Эти слова произвели в уме графа де Шиврю внезапный переворот: он вдруг изменил позу и тон и воскликнул весело:
— Кажется, вы говорили сейчас, любезный граф о кинжале и шпаге? Э! Боже милостивый, что вы это? Эти страсти давно уж вышли из моды! Неужели там у вас в Арманьяке этого не знают? Но, уверяю вас честью, никто уже при дворе не выходит теперь на дуэль, как случалось прежде. Каждый век имеет свои обычаи и мне кажется, что наши права не хуже прежних. Вместо того, чтобы ломать копья или рубить друг друга секирами и подвергать царицу турнира неприятности отдавать свою руку калеке, теперь сражаются умом, хорошими манерами и предупредительностью. Теперь уже не хватаются за оружие при всяком случае — это прилично только людям грубым, а люди со вкусом доказывают свою любовь вежливостью, деликатными поступками, благородной внимательностью, уважением, постоянством. И наступает день, когда тронутая, наконец, дама венчает любовью того, кто умел ей понравиться. Не так ли, милая кузина?
Орфиза де Монлюсон слушала эту речь с удивлением и удовольствием. Она знал графа де Шиврю и знала, что он не слишком уступчив. Была минута, что она боялась, по сорвавшемуся у него жесту, что вот-вот последует вызов и разговор совсем оборвется. Она хорошо знала, как он страшен со шпагой в руке и, сама не сознаваясь себе, может быть даже и совсем не зная того, боялась за жизнь графа де Монтестрюка. Когда де Шиврю обратился прямо к ней, она весело наклонила голову и отвечала:
— Согласна ли я с вашим мнением, любезный кузен? Совершенно! И чтобы доказать это на деле, так как вы оба, господа, — вы, граф де Шиврю, уже целый год, а вы, граф де Монтестрюк, всего только двое суток, — делаете мне честь вашим вниманием, даю вам обоим три года срока: мне теперь восемнадцать лет, а когда исполнится двадцать один, вы оба возвратитесь сюда и, если сочтете себя в праве просить руки моей — а я ценю себя очень высоко — ну, господа, тогда посмотрим!
Если бы у ног графа де Шиврю разразился удар молнии, то едва ли он произвел на него такое ужасное действие, как эти слова герцогини. Высказанные при маркизе де Юрсель, которая пользовалась почти правами опекунши, так как одна представляла всю родню, да ещё при двадцати свидетелях, — они получали цену настоящего обязательства. Кроме того, граф хорошо знал упорный характер своей кузины. Он думал, что как только он повернул разговор на шуточный тон, герцогиня, благосклонно принимавшая до сих пор его поклонение, воспользуется случаем, чтобы окончательно обратить все дело в шутку, и граф де Монтестрюк останется ни при чем. Но нет! По какой-то странной фантазии герцогиня обращала в серьезное дело эпизод, который по его мнению был просто мимолетным капризом! И какой же горькой о глубокой ненавистью наполнилось теперь его сердце к тому, кто был причиной такого оскорбления!