Плата за души (Книга 2)

Гомонов Сергей

Тем не менее, даже если речь шла уже не о спасении жизни самого Оборотня, нужно было позаботиться о чистоте непосредственно операции: если жертвенного агнца приносят впустую, то для чего было затевать сам ритуал?

В "штабе" Зайцева и "генерала" была изобретена более или менее достоверная "легенда".

Было решено, что Влад работает в российском представительстве той же Миссии и занимается непосредственно процессом передачи заложников. Провел он уже якобы около десятка подобных операций, не только в Чечне, и обе стороны остались довольны.

Стоит, однако, заметить, что боевики подозрительно отнеслись к этому новшеству, но слишком уж соблазнительной им показалась перспектива задержать у себя вместо французов русского "сорвиголову",

тем более, после того, как оба их соотечественника тоже уже будут возвращены в их теплые объятья. Влад был, наверное, единственным, кто верил, что "легенда" оправдает себя и что алчность бандитов возобладает над здравым смыслом: они считали себя полноправными хозяевами гор и жизней тех, кто в этих горах живет. Какой-то паршивый миссионер не мог сделать им ничего...

На операцию Влад мог позволить себе только сюрикен "звездочку" с краями, как у бритвы, спрятанную в специальный карман с внутренней стороны ремня джинсов. Различные варианты ситуации были проиграны каждый по пять раз, и Володька-Афганец остался удовлетворен действиями Оборотня.

На следующий вечер все действующие фигуры заняли свои места. Почему-то лишь Хусейн чувствовал смутное беспокойство за судьбу лидера. Остальных, в принципе, интересовал только благополучный исход дела. Горцу уже несколько дней подряд снился сон; вначале он не придавал ему значения. Ему снилось, словно он смотрит анимационный фильм про Маугли и часто беседует с нарисованным вожаком стаи волков. Но раз от раза волк становился все более реальным: в первом сне он был изображен в стиле примитивизма, как нарисовал бы пятилетний ребенок, а затем - все более и более мастерски. И вот, в последний раз, непосредственно перед отправкой в Беной, Хусейну привиделся все тот же Акела, но теперь в каждой шерстинке его серебристо-седой шкуры играл солнечный луч, на потрепанных былыми ранами сухощавых лапах были жесткие и шершавые, как наждак, подушечки со стесанными от долгих блужданий по земле когтями, глинисто-непрозрачные глаза смотрели выжидательно, но не враждебно. Он царственно возлежал на пригорке, сложив крест-накрест передние лапы, и о чем-то тихо, на человеческом языке, говорил Горцу. О чем шла речь, Хусейн не запомнил после пробуждения, но сон показался ему тревожным. Поговорить обо всем этом ему было не с кем, а сам Оборотень, который, как казалось Усманову, имел какое-то отношение к этому, уже уехал в Сержень-Юрт. Парни готовились к переброске и общались мало чаще всего грубоватыми, короткими замечаниями либо знаками. Перед отъездом Хусейн долго смотрел на мрачный Каспий и не к добру причислил выброшенного на береговой песок труп молодого тюленя: ночью случился шторм, и зверя, почему-то потерявшего ориентацию в темноте, расшибло о дальние эстакады. Не хотелось кликать плохие мысли, но так уж вышло, что все вокруг после этого сна склоняло его к предчувствиям неблагополучного завершения операции. Правда, перед въездом в Ичкерию Горец все-таки сумел стряхнуть с себя дурные мысли и сосредоточиться.

Тем временем Влад уже был в Сержень-Юрте. Вместе с Зелимханом Ахмедовым (тем самым, на кого предстояло обменять французов) и двумя оперативниками они выбрались на встречу с боевиками в тупиковой ветке, отходящей от шоссе и заваленной горным оползнем: в этом году их было особенно много - то ли из-за землетрясений, то ли из-за бухающих выстрелов "Града", частенько раздававшихся теперь в этих краях, то ли просто от того, что изнасилованной земле невыносимо стало терпеть своих кровожадных детишек и тех, кто с ними грызся. Она словно нарочно хотела быть как можно страшнее, чтобы никто уже не претендовал на ее былые красоты. Неизвестно, думал об этом Влад, либо его голова была занята иными мыслями, но одно точно: где-то в подсознании все это вертелось и у оперативников, и даже у отупевшего от заключения Ахмедова.

Возле самой осыпи их поджидал армейский джип боевиков. Здесь Ахмедова и Ромальцева передали в руки чеченцев, и для последнего дороги назад отныне не было. Ахмедов оживал все быстрее и быстрее. Получив автомат, он радостно вертел его в руках и даже дал очередь по стае ворон, круживших над деревьями и не успевших убраться за спасительный перевал. Две птицы упали на землю, остальные с карканьем рассыпались во все стороны и очистили быстро темнеющее осеннее небо. Шофер что-то сказал Зелимхану, и они невсерьез поцапались, перемежая чеченские слова с русскими. Из их короткой перепалки Ромальцев, которому уже завязали глаза какой-то лентой, случайно оказавшейся в кармане его куртки, понял, что шоферу не хочется, чтобы Ахмедов лишний раз шумел.

Два боевика остались, чтобы проконтролировать действия оперативников. Все четыре человека были напряжены и готовы чуть что схватиться за "узи", но все-таки белый флажок давал какую-то призрачную гарантию, что этого не случится. С этими двумя чеченцами этой ночью произойдет кое-что, о чем они еще не догадываются: никто из врагов не должен оставаться в живых после того, как увидел истинное лицо Оборотня. А то, что это был именно Оборотень, они, несомненно, сделают вывод сегодня же, узнав о падении лагеря в Бенойском ущелье.

Опьяненный вседозволенностью Ахмедов всю дорогу глумился над Ромальцевым, подталкивая его автоматом под ребра и в силу своих способностей и эрудиции философствуя на тему бренности бытия. Влад молчал и только однажды усмехнулся.

– Че ржешь, свинья?
– тут же вскинулся Зелимхан.

– Плохая примета - так обращаться со своей свободой... ослепленный повязкой, Ромальцев просто смотрел перед собой, не поворачивая головы.

– Поп...и у меня!
– совсем по-русски матюгнулся чеченец, но от Влада на какое-то время отстал, словно пытался сообразить, что хотел сказать своей фразой этот придурок: надо же, подставляться неизвестно ради кого! Были бы там у него родственники или кто еще...

"Для меня, увы, не существует течения времени... Сам не знаю, почему об исходе этой ночи я знал раньше, чем о подготовке к ней... Не подскажешь, в чем тут дело, братец Ал? Что нарушилось на нашей с тобой земле, если даже Время взбунтовалось против тебя и меня? Я не знаю ответа. А ты?"...

СПУСТЯ ДВОЕ СУТОК...

(Мужской голос, вещающий из радиоприемника):

– Город со всех сторон блокирован федеральными войсками, а внутри держат оборону дудаевские боевики. Так же, как и во время январского наступления на Грозный, большинство чеченцев вывезли своих женщин и детей в горные следа. В Гудермесе остались только боевики и местные русские, которым просто некуда деться. Во время штурма Грозного российская авиация и артиллерия в первую очередь убивали не боевиков, а мирных женщин и детей. Наши корреспонденты в это время были в Грозном и могут с уверенностью засвидетельствовать: на одного убитого боевика приходилось не менее десяти мирных жителей, причем большинство из них были русские. Не приходится сомневаться, что на днях аналогичная бойня повторится и в Гудермесе...

Зоя вошла в гримерную и, услышав это, быстро поймала другую волну.

– Катя!
– крикнула она парикмахерше.
– Не трогай больше мои вещи!

– Да я только послушать новости хотела!
– ответила та из умывалки.

– Я не хочу слушать ничего такого на работе!

– Хорошо, больше не буду!

– Вот то-то!

А из динамиков уже звучала ни к чему не обязывающая "Но только не говори мне, что любишь меня!", исполняемая сладеньким голоском эстрадной певицы...

***********************************************************************************

Раннее утро. В городе уже прекратили стрелять, угомонились, но на это никто не обратил внимания: стрельба была непременным атрибутом здешней жизни.

Любовь Игоревна и Танька спали. Не может человек не спать. Так уж от устроен.

Запертые на окнах тяжелые старинные ставни, забаррикадированная тумбой дверь - техминимум по обеспечению чувства хоть какой-то безопасности. Это, конечно, не спасет, если кто-то настойчиво решит взять дом штурмом.