Плата за души (Книга 2)
Шрифт:
– У твоего Рушинского мания накопительства, папа. Он сам когда-нибудь потонет и тебя за собой утянет. Вместе со Стасом, - тихо проговорил Андрей, пытаясь отделаться от шептавшего ему в ухо чужого вкрадчивого голоса.
– Мы все когда-нибудь потонем, если будем руководствоваться твоими принципами. Голова - прежде всего. Извини меня, но все, что ниже пояса - потом...
Зрачки Андрея сверкнули:
– Не будем об истоках, папа! Если уж на то пошло, то еще неизвестно, кто больше руководствуется тем, что у него в штанах - я или твой импотент-Рушинский! У кого о чем болит, тот о том и
– Ладно, перемыли Витьке косточки - и будет. Нехорошо о человеке за глаза...
Скорпион-младший криво усмехнулся.
– Так что? Я могу на тебя рассчитывать?
Андрей поднялся и ушел к раскрытому окну. Там он, стоя на самом сквознячке, взглянул на гадкое черное небо и сглотнул вдруг накопившуюся во рту вязкую слюну:
– Мне нужны подробности. Много подробностей. Чем больше, тем лучше, - и стиснул пальцы в кулак.
– Ну вот, другой разговор! Узнаю своего сына, своего наследника! Между прочим, единственного!
Андрей развернулся, как на шарнирах, подошел к столу и залпом допил свой коньяк. Взгляд его остался по-прежнему мрачен.
– Значит, решено!
– отец поднялся.
Ясно, что от сына ему было нужно только это. И черт с ними!
ЗА НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ ДО ЭТОГО, НАЧАЛО ЗИМЫ...
Он был кедром, громадным, прекрасным кедром, раскинувшим ветви в прозрачно-сиреневом воздухе. По его стволу бегали суетливые белки, на него присаживались птицы... А он любовался шальной, неуправляемой в своем веселье златовласой девушкой, что танцевала на берегу у ручья.
– Ты - колдун!
– восторженно кричала она.
– Никуда не денешься! Заворожу! Усыплю! Укачаю!
– каждое слово, ударяясь о порывы ветра, рассыпалось мелкими бусинками эха.
Он шевельнул ветвями, но она не заметила, думая, что это тоже от ветра. Но Он был счастлив, что видит ее, что после всех невзгод она жива и помнит о нем, хоть и не может найти среди густого леса таких же, как он...
"Я с тобой, мы вместе!
– шелестел кедр свежими, темно-зелеными иглами.
– Мы никогда не расставались! Вспомни меня, вспомни до конца!"
Она оглядывалась, но глаза не могли найти того, что слышала душа. Но это не главное... Не главное.
Внезапно рывок боли заставил его вздрогнуть и застонать.
Смеющийся, пьяный от лихости, бессмысленно жестокий владыка всадил топор в красноватую кору:
– Смотрите, дети мои, смотрите и учитесь!!!
Сидящий на самой верхней ветке кедра пернатый медвежонок обратился в облачко и всплыл в небо:
– Извини, Попутчик, мне нечего здесь делать...
Ствол умер и, тесня остальных, медленно рухнул наземь. И Он остался жить калекой. Друзья по несчастью грустно поприветствовали собрата, который только что закрывал их от палящего солнца сенью своих ветвей.
Боль продолжала рвать рану, но он так давно привык к боли... Однако теперь он не видел той девушки, танцующей у ручья, а она не подозревала, как далеко от нее он теперь... Если бы разломать тиски изуродованного ствола и вырваться к ней... Так нельзя. Ладья плыла в бурном море, брошенная на произвол судьбы. И тот, кто должен был помочь ВСПОМНИТЬ ей, ничего не помнил сам.
А теперь - последний...
Боль душила его. Смола струями текла по коре, горячая и неуемная. Он хотел бы крикнуть ей...
************************************************************************************
Влад проснулся оттого, что Хусейн подталкивал его в бок:
– Ты что?
– спрашивал он, видя, как Ромальцев возвращается в этот мир.
Глинистые края траншеи, накрытой брезентом и маскировочной сетью... Да, это - реальность. Реальность этого мира... Забытое всеми богами местечко близ Аргунского ущелья.
– Чего скулил? Нога замучила, что ли?
– Усманов кивнул на простреленную в позавчерашней стычке лодыжку Влада. Может, и нога... Может, и топором владыки... Время от времени не поймешь, где причина, а где - следствие...
– Спи, - сказал Ромальцев и подтянул к себе автомат.
– Спи, нам нужны будут завтра силы...
– На, глотни, - Горец протянул ему флягу со спиртом. Может, отпустит.
– Спи, - повторил Ромальцев и сделал несколько глотков.
Хусейн повернулся к нему спиной. Разбуженный стоном Оборотня, он не смог больше уснуть. Думалось. Так, ни о чем и обо всем. И огненная жидкость фляги не сбила его с ровного течения различных мыслей. Может быть, скоро они отработают свои деньги, и до того, как наступят суровые холода, появится время для отпуска. Закончится время чумазых небритых физиономий, время промерзшей земли, пота пополам с кровью и пеной, время постоянно караулящего в груди страха, который все равно, как ты его ни гони... время, которое стало интервалом для них с Асей, запавшей в самую душу... Хусейн не знал, что способен на это: постоянно думать о ком-то одном, перебирать воспоминания, когда никто не стреляет и когда можно привалиться к холодному камню, вытянуть ноги и закрыть глаза...
Странно, почему же больше не хочется спать? Он поднялся и хотел незаметно отползти в сторону, чтобы выбраться из траншеи, но Ромальцев тут же открыл глаза:
– Куда?!
Хусейн удивился: вот еще новости!
– Как куда? Туда! Надо мне...
Ромальцев поднялся и, прихрамывая на неразработанной со сна ноге, поплелся за ним.
– Девочка я тебе, что ли, что ты меня провожаешь?.. недовольно проворчал Горец.
– Был уговор не ходить по одному. Или забыл?
Хусейн отошел к кустам:
– Ага, только пасешь ты исключительно меня, я уж давно засек... Сначала думал: не доверяет, что ли? Потом вижу, что-то другое... Ну, говори уж, что не так?
Влад зевнул и прислонился к дереву:
– Уезжай, Горец.
Тот застегнул штаны и вразвалку подошел к нему. Было похоже, что Ромальцев был занят своими мыслями, далекими от предмета разговора, и неожиданный бунт Усманова сбил его с правильного их течения, потому что тот, теряясь в догадках, но стараясь казаться спокойным, потребовал объяснить причину столь внезапной "немилости":