Плата за перевоз
Шрифт:
— Ну, не знаю, как это назвать... Впрочем, если вы читали Лао-Цзы...
— Читал, читал, — уже охотнее заговорил Х-арн. Ему впервые попался такой разговорчивый собеседник. — А вы что же, и Лао-Цзы знаете?
— И Лао-Цзы, и Кришнамурти, и Раджнеша почитывали, — потирая от удовольствия руки, почему-то шепотом сказал собеседник.
— Ну, этого я не знаю, — сказал Х-арн.
— Да бросьте вы эти старые замашки, сейчас не те времена, — укоризненно сказал толстячок, но при этом сам невольно зыркнул по сторонам глазами.
— Нет, я в самом деле не читал и не знаю, — искренне ответил
— Совершенно напрасно, дружочек, — он подмигнул Х-арну. — Тантра, знаете ли, забавная вещь. Хитрая такая штучка. Объемная. Правда, Толя? — обратился он к своему спутнику, который, видимо, на все случаи жизни был у него под рукой.
— Ну, — ответил тот.
— Э-э... простите, — снова начал Х-арн, — это тантра вам сказала, что женщина гадость?
— Вы какую женщину имеете в виду? — мило улыбнувшись, начал толстячок, и ямочки на его щеках засияли. — Женщину вообще, как идею, в платоновском смысле слова или конкретно проявленную женщину, скажем, плавающую в водах священной реки? — При этом он повернулся и с долгим любопытством посмотрел на лежащую на спине Лидию. При этом он даже сделал кулаки биноклем, чтобы лучше ее рассмотреть. Х-арн смутился. Он не ожидал увидеть в своем случайном собеседнике философа. Тот с видимым удовольствием пережидал конфузливость Х-арна.
— Ну, я вообще, — замявшись, сказал Х-арн.
— Ну а если вообще, так знайте, что женщину как идею я очень даже люблю и чту и ничего выше женщины в идейном смысле слова не поставлю, даже идея государственности для меня на втором месте после женщины. Но, простите, конкретное проявление женственности в конкретных обстоятельствах... сами понимаете...
— Да, да, конечно, — согласился Х-арн, смутно понимая, с чем он соглашается, и злясь на себя за эту торопливость, в которой он усмотрел свою подчиненность ученому толстячку.
— Так что, какой же я вам женофоб, милейший? Я в свое, знаете ли, время страшно обожал... — он снова навел на Лидию самодельный бинокль и, помолчав, добавил: — А вот таких... это ваша женщина?
— Моя, — осторожно, нейтрально ответил Х-арн, не зная, сказать об этом с гордостью или с сожалением.
— Да, это заметно, — с глубокой задумчивостью в голосе произнес собеседник. И опять было непонятно, порицал он Х-арна или одобрял.
— Спорим на что угодно, — продолжал толстячок, — что ее зовут как-нибудь Лидия, или Фидия, или Мидия... в общем, что-то в этом роде? Спорим? — улыбнулся он Х-арну. Причем улыбнулся так мило и настойчиво, что Х-арн, которого поразила проницательность толстячка, ответил ему такой же улыбкой.
— Вы угадали. Ее зовут Лидия.
— Почему это угадал, — обиделся толстячок. — Я просто знаю женщин, а этих в особенности, этих Лидий. Вот их-то я и любил больше всего.
— Зачем же вы назвали Лидию гадостью? — съязвил Х-арн.
— А вы считаете женщину чем-то иным? — искренне удивился тот. — Человек вообще так устроен, что обожает всякую гадость. А эту, — он ткнул пальцем в выходившую из воды Лидию, — в особенности. Так вот, как всякий нормальный человек... ничто человеческое мне не чуждо.
— Простите, — возразил ему Х-арн, — мне кажется, что это у вас парадоксальные взгляды...
— А мне наплевать, — равнодушно
— Диадема, венец, елочная игрушка! — с форсированным восхищением заключил толстячок. — А, Толя?
Толя покашлял в знак согласия, и черты его плохо очерченного лица, точнее перечеркнутого различного рода и направления морщинами, смялись всмятку. По всей вероятности, Толя улыбнулся. К тому же восхищенный толстячок толкнул его, и он, схватившись за грудь, как китайский болванчик, закивал головой, зайдясь в приступе кашля.
— Нет, нет, вы счастливчик, — окончательно заключил толстячок, и глаза его завистливо сверкнули.
— Вы это серьезно? — скептически ухмыльнулся Х-арн, задетый тем, что в его положении его еще могут считать счастливчиком.
— Конечно. Расположились как на пляже, загорают себе... голенькие.
— Так в чем же дело, — мрачно сказал Х-арн, — присоединяйтесь. Места много.
— Э нет, голубчик, это Вы можете, а мы свое дело знаем. — И он еще раз взглянул на Лидию. — Русалка. Богиня. Эллада.
— Вы, наверное, что-то недопонимаете, — попытался объяснить ему Х-арн то, чего и сам не понимал, вдруг поймав себя на тоскливой мысли, что ему очень хочется кому-то пожаловаться. — Нас не берут с ней вместе, понимаете?
— А по отдельности? — с любопытством спросил словоохотливый толстячок. И, противно рассмеявшись, тут же добавил: — Впрочем, меня это не касается.
— Вы шутите, — со злой обидой сказал ему Х-арн, — а я-то думал, вы поможете мне выпутаться из положения.
— Смешной человек. Ничего я не шучу. И выпутывайтесь сами как знаете. Устал я с вами. И мухи загрызли. — Толстяк сорвал веточку и яростно стал отбиваться от мух и слепней, потеряв всякий интерес к Х-арну.
Х-арн не стал навязываться. Лидия, распластавшись, лежала рядом, обнаженная, влюбленная в солнце и песок, влюбленная, как всегда, в себя. Она ничего не понимает и не хочет понимать, она не делает никакого различия. Толстячок со своим человекообразным Толей сидели на корточках и с любопытством смотрели, что делается на том берегу. Х-арн был на редкость самолюбив, и это неожиданное равнодушие к нему философствующего толстячка, к которому он даже успел уже привыкнуть и почувствовать какую-то симпатию, больно его ударило. Он тоже перевел глаза на тот берег, с тоской почувствовав, что с толстячком ему больше не видеться и не говорить.
На том берегу лодочник высадил людей, вытащил на песок лодку и, сполоснув в реке руки, вытер их о свою густую шевелюру. Потом отстегнул от пояса кожаный мешок с деньгами. Встряхнув им, он направился к стоящему невдалеке дощатому домику, напоминающему миниатюрную летнюю дачку. Одним пинком ноги он открыл дверь и скрылся.
Люди, которых он высадил, все, как один, повернулись лицами к реке, прощаясь взглядом с дорогой, которой они пришли к переправе, грустно повздыхали и побрели туда, куда лежал их новый путь. Молчаливая суровость лодочника не предвещала никому из них ничего хорошего.