Плау винд, или Приключения лейтенантов
Шрифт:
Едва боцман доложил, что «якорь забрал», как к борту «Открытия» подошла байдара с туземцами. Они впервые встретились с европейцами, европейцы впервые встретились с ними.
Вечером, водрузив русский флаг на неизвестном доселе большом острове Нунивок, присвоив его мысам имена своих лейтенантов, а всей земле – имя своего шлюпа, Васильев продолжил плавание к норду.
В те самые дни, когда на «Благонамеренном» ждали погибели, офицеры «Открытия» спокойно описывали американский берег. Однако у мыса Ледяного кончилась «масленица», и они испили ту же горькую чашу, что и моряки Шишмарева.
Ветер крепчал. Толсто гудели ванты. Наискось лепил мокрый, хлопьями снег. Льды колотились в борта, оставляя на медной
Глава 15
Депеша из Канады
Отворились стеклянные двери, свет из сеней озарил каменных львов. В дом на Английской набережной Крузенштерн пришел не один. Он привел с собою Глеба Семеновича.
После удара, случившегося лет десять тому назад, Николай Петрович совсем было оглох. Однако, как ни странно, с годами слух несколько восстановился, граф уж не заставлял собеседника пользоваться доской и грифелем, а только просил изъясняться погромче. Что же до Глеба с его басом, привычным орать команды, то этого, пожалуй, просить нужды не было.
– Иван Федорович предварил меня, – начал Шишмарев, усаживаясь поудобнее, – вам, ваше сиятельство, известен общий ход нашей експедиции…
– Известен, сударь, известен, – отвечал Румянцев, на минуту опуская рожок. – Но меня, как встарь, занимает мысль о сообщаемости океанов, Берингов пролив, сударь, во всех подробностях. Таить нечего: надеюсь, в Беринговом начинается тот путь. – Он коротко улыбнулся. – Или заканчивается. Это уж с какой стороны считать.
– Хорошо-с, ваше сиятельство. Я тут принес, вот извольте. – И Шишмарев извлек из футляра карту Берингова пролива. – Новехонькая, по нашим с Михайлой Николаевичем Васильевым разысканиям.
Покамест Румянцев с Крузенштерном смотрели карту, Шишмарев повествовал о плаваниях и лавировках во льдах и кончил тем, что, как там ни похваляйся, вот, дескать, бессмертного Кука обскакали, однако вернулись – не прошли Северо-западным путем.
– Молодой квас, неубродивший, – рассмеялся Николай Петрович и сказал Крузенштерну: – Все-то молодым мало, а? – И опять отнесся к Глебу Семеновичу: – Ни один мореходец без вашей карты не обойдется, сударь. Не так ли? А если так, то и нечего бога гневить. Вон, глядите, уж на что англичане-то прыткие, а тоже знаете ли… Впрочем, сей предмет для Ивана Федоровича коронный… Иван Федорович, батюшка, что там ваш-то Барроу пишет? Как там у них, а?
Взметывался огонь в камине. Осенний день – стоял октябрь 1822 года – быстро мерк. Злой дождь торопко стучал в окна, и было слышно, как с кронверка Петропавловской крепости палила пушка, пугая близостью наводнения.
Крузенштерн толковал о новых и новых английских «покушениях» к отысканию Северо-западного прохода. Румянцев кивал седой головою; Шишмарев слушал, сжимая подлокотники кресла, подавшись вперед. А как только умолк Крузенштерн, граф, загадочно мигнув Глебу Семеновичу, потянулся к столику, на котором лежал портфель зеленого сафьяна.
– Вам граф Григорий Владимирович знаком? – осведомился Румянцев. – Граф Орлов? Нет? А тогда прежде два слова. Он, видите ль, чужбинничает. Италия, Франция, недавно в Лондоне гостил. Чужбинничает… – повторил Румянцев как бы несколько насмешливо. – Я тут об отечественной истории хлопочу, а он, изволите видеть, историю Неаполитанского королевства сочинил. Ну господь с ним, пусть… Есть за Григорьем Владимировичем страсть: своеручники обирает, автографы. Готов за ними на край света. Как я, грешный, готов за нашими летописями… И вот представьте, будучи в Лондоне, раздобылся он у господина Барроу… – Николай Петрович сунул руку в портфель, искоса наблюдая, как при имени секретаря
Иван Федорович завладел листком, но держал так, чтобы и Шишмарев мог читать.
И они прочли:
Форт Провиденс, 62°47' с.ш., 114°43' з.д.
2 августа 1820 г.
Милостивый государь!
Я уверен, Вы будете довольны, что экспедиция готова направиться к р. Коппермайн. Индейский вождь и его партия вчера отправлены вперед, а мы последуем за ним сегодня после полудня. Я задержался, чтобы написать это письмо. Я был так занят со времени нашего прибытия, 29 июля, переговорами с индейцами и разными необходимыми делами, что не был в состоянии написать ни лордам адмиралтейства, ни Вам столь подробно о наших намерениях, как этого хотел, но, так как мое письмо г-ну Гентхему содержит общие основы полученных сведений вместе с картой предполагаемого дальнейшего пути, я надеюсь, что лорды адмиралтейства и Вы не примете это за невнимание к Вашим указаниям по этому поводу. Каждое мгновение так дорого для людей в нашем положении, когда сезон для действий столь краток, что нельзя терять ни минуты. Я очень озабочен тем, чтобы отправиться немедленно для того, чтобы скорее нагнать индейцев, согласно обещанию при их отъезде.
И подпись: «Джон Франклин».
Часть вторая
Шаг за шагом
Глава 1
В «петушьей яме»
– Леди и джентльмены, только один боб! Только один боб! – кричал служитель балагана мистера Уэлса, весело размахивая шляпой.
Почтенные жители Спилсби, городка графства Линкольншир, бросали в шляпу шиллинг – по-уличному «боб» – и ныряли в сумрак балагана, откуда доносилось пение скрипок, гуд контрабаса, слоновьи вздохи барабана.
– Только один боб! – кричал служитель, отвешивая поклоны и размахивая шляпой.
«Б-о-об…» – печально, ударами погребального колокола отдавалось в душе десятилетнего мальчика. Эх, если бы отец дал ему этот проклятый шиллинг! Отец! Мальчуган испуганно оглянулся на окна дома, что стоял, увитый плющом, на другой стороне улицы. Охо-хо-хо, недреманное око следило за сыном. Джон вздохнул, как осужденный.
Ну конечно, отец поджидал его в своем виндзорском кресле с резной деревянной спинкой: «Джон, сколько раз я говорил…» – и кивнул на стену, где висела гибкая витая ременная плетка. Нет нужды объяснять, что именно говорил отец столько раз, – говорил он, чтоб Джон не смел околачиваться у входа в заведение бездельника Уэлса. Все это Джон знал прекрасно, знал, что наказания не миновать, но искушение было так сильно, так необоримо… Он подал отцу плетку и стоически перенес очередную порку.
Поздним вечером семья бакалейщика Франклина, отужинав холодным ростбифом и крепким чаем, разошлась по комнатам. Джон лежал в постели: оперев подбородок на кулаки, он предался мечтам. Занятие это стояло у него на втором месте после восхитительного – и одновременно мучительного – пребывания у дверей балагана.
Братец Джеймс, благовоспитанный Джеймс, уже сопел. Сестрицы за стеною, похихикав, угомонились. В доме было совсем тихо, если не считать четкого постука больших часов с веселым солнцем и печальной луной на циферблате да таинственного поскрипывания, ибо привидения уже вышли на свои ночные прогулки.