Плавания капитана флота Федора Литке вокруг света и по Северному Ледовитому океану (с илл.)
Шрифт:
Мы терялись в предположениях, чему приписать то, что мы называли изменой наших друзей, и неохотнее всего останавливались на мысли, что, может статься, обогащенные нами сверх надежды, более они не считали нужным о нас заботиться.
Это расстроило наш план идти обратно через остров и заставило нас воспользоваться прежним путем, но на этот раз избежали мы неприятной ходьбы по коралловому берегу, простирающемуся от Леллы к северу, проехав каналом, идущим от губы Леллы почти до самой северной оконечности. Канал этот извивается между романтическими боскетами ризофор и соннераций, и, если бы мутная соленая вода могла хоть на минуту обратиться в прозрачный источник, ничто не могло бы быть прелестнее этого места. Юросы селений, мимо которых мы проезжали, по обыкновению встречали нас с приношениями; а один из них, Каки (уже третий), из селения Петак, последовал за нами. Перетащив лодки через перешеек около 100 сажен шириной на северную сторону, продолжали мы путь вдоль берега и к обеду прибыли на шлюп.
Оба Каки с нами обедали. Петакский, отличавшийся особенной живостью и веселостью, ел и пил все с большим аппетитом. Старый Каки повел его по шлюпу и все ему объяснял и рассказывал, пока тезка его пришел в такое восхищение, что стал бранить без милосердия дома всех юросов в Лелле, начиная с дома Тогожи, говоря, что в них, к чему ни прислонишься, замараешься, здесь же все так чисто, так гладко.
Весь следующий день оставались мы в ожидании наших приятелей из Леллы, не будучи в состоянии помириться с мыслью, что они нас забыли. Наконец под вечер, видя, что никого нет, отправил я Легиака нарочным в Леллу объявить юросам, что мы через день отправляемся в море и что, если Тогожа хочет получить от нас свинью, а прочие – еще подарки, то чтобы не теряли времени.
19 декабря сняли лагерь наш с острова Матанияль и приготовили окончательно шлюп к походу.
Я ездил в Люаль на тук-тук сека, о котором мне с вечера еще Каки что-то очень много говорил: это было прощальное нам угощение. Обряд отличался от обыкновенного только большим количеством хлебных и других плодов. За этим все обитатели Люаля подносили мне прощальные подарки, состоявшие из рогожек, тканей, топоров и колец, которых накопился, наконец, целый воз. Все шло очень чинно и торжественно; один следовал за другим и говорил ту же фразу, в которой я понимал только слово «юрос». Каки представлял мне по очереди всех приносителей и называл, кому именно следует дать топор. В заключение вся компания с подарками и с оставшимися от праздника плодами проводила меня на шлюп.
Жена Каки изъявила желание видеть наше «оаку», чему я тем более был рад, что до сих пор ни одна юаланка не оказала нам этой чести, и старался убедить ее в этом намерении обещанием богатых подарков. Но, приехав на остров Матанияль, она раздумала; она не хотела ехать далее, уверяя, что, будучи беременна, не в силах взлезть на судно. Ни наши убеждения, ни убеждения самого супруга – истинные или притворные – не могли склонить ее. Мы подозревали, что приезд Нены был причиной такого непостоянства, ибо женщины обязаны оказывать юросам еще большее уважение, чем мужчины.
Старшина этот явился один и с пустыми руками и огорчил нас известием, что Сипе к нам быть не намерен; да и сам он оказывал большое нетерпение нас оставить и поминутно твердил о топоре, ему обещанном. Я приглашал его ночевать у меня, но он непременно хотел ехать на берег; но лишь только я на то согласился, как он переменил намерение и объявил, что остается у меня вместе с Каки – как будто хотел только убедиться, не намерен ли я его задержать. В следующий день (20 декабря) оба оставили нас, щедро одаренные и с обещанием прислать нам много плодов. Мы, однако, не дождались их лодок и только сделали последние наблюдения для хронометров, снялись с якоря и вышли из гавани – гораздо скорее и легче, чем входили в нее.
Нуждаясь, для связи описей наших, в осмотре восточной стороны острова, перешли мы туда на другой день и против острова Леллы, в самом близком расстоянии, легли в дрейф, в несомненной надежде скоро увидеть у себя кого-нибудь из наших приятелей. Но тщетно, мы видели их спокойно расхаживающими по берегу, по-видимому, нимало нас не замечая, и вынуждены были, чтобы не прерывать работы, продолжать наш путь.
Поутру 22 декабря, подойдя снова к порту Ла-Кокиль, отправил я Ратманова и Мертенса в Люаль к доброму нашему другу Каки, с тем чтобы вручить ему, для доставки главному их старшине, обещанное животное, которого я, сказать откровенно, не отправлял до сих пор в надежде получить от Тогожи соразмерный отдарок. Они возвратились около полудня. Не только Каки с семейством, но и все селение Люаль сбежалось к ним навстречу, изъявляя нелицемерную радость видеть их еще раз. Каки очень понятно объяснял, как ему по отбытии шлюпа было скучно; не было «оаки», не было домов на острове и пр. В уверениях этого доброго, почтенного человека не было, конечно, ни малейшего притворства. Я уверен, что он по нас будет скучать так же, как мы всегда с любовью и удовольствием будем о нем вспоминать.
Взяв на свое попечение присланную нами свинью, Каки с обычной основательностью расспросил, чем ее кормить и как с ней обращаться. Невзирая на знакомство с кошо, все старались держаться от нее в почтительном расстоянии. Желательно, чтобы надежда нас не обманула и полезное сие животное здесь размножилось. Тогда скажем, что мы не одними безделицами заплатили этому беспримерно доброму и любезному народу за его гостеприимство.
Теперь можем мы с неменьшим удовольствием сказать перед светом, что наше трехнедельное пребывание на Юалане не только не стоило ни одной капли человеческой крови, но что мы добрых островитян могли оставить с прежними неполными сведениями о действии огнестрельных орудий наших, которые они почитают назначенными только для убивания птиц. Что такое пуля, они не знают; если и «Кокиль» была столь же счастлива, как мы, то нежный слух их еще не был поражен грозным звуком пушечного выстрела. После двух посещений европейских кораблей! Не знаю, найдется ли подобный пример в летописях самых ранних путешествий в Южное море.
Убрав шлюпку, наполнили мы паруса и покинули, наконец, интересный этот остров, оставивший нам самые приятные воспоминания.
Остров Юалан [218] имеет в окружности 24 мили. Середина его лежит, по нашим наблюдениям, в широте 5°19' N и долготе 196°54' W от Гринвича. Разлог между двумя горными массивами, простираясь поперек всего острова от запада к востоку, разделяет его на две неравные половины, из которых южная слишком вдвое больше северной. На последней возвышается гора Бюаш (1854 фута над водой) с круглой вершиной и постепенно во все стороны снижающимися боками. Южная половина отличается горой Крозер (1867 футов), протягивающейся гребнем от NW к SO; северная сторона горы крута, а вершина иззубрена. Вообще эта часть острова имеет много пиков, то отдельно стоящих, то купами, наподобие ослиных ушей. Один особенно приметный пик с правильной конической вершиной, обращенный к гавани Ла-Кокиль, назвали мы памятником Мертенса.
218
Капитан Дюперре пишет «Уалан», но нам всегда слышалось «Юалан» (французское произношение), с чем и капитан Дюрвиль согласился. (Примеч. Ф. П. Литке.)
Северная половина острова окружена сплошным коралловым рифом, который, разрываясь против разлога, образует с обеих сторон острова по гавани: с западной – ту, в которой стояло наше судно, а с восточной – называемую островитянами Нинмолшон, а капитаном Дюперре по имени лежащего в ней островка – Леле [219] . Южную половину острова окружает гряда низменных коралловых островов, соединенных между собой рифами и образующих с берегом острова мелководную лагуну, по которой можно объехать вокруг всей этой части. Гряда эта перемежается около южной оконечности острова и оставляет место небольшой гавани, названной французами Порт Лоттен, который мы не осматривали.
219
Островитяне выговаривают не Леле, а Лелла, точно так, как бы русский выговорил это слово. (Примеч. Ф. П. Литке.)
Берег, защищенный рифом от ударов волн, окружен опушкой мангровых и других в воде растущих деревьев, образующих стену весьма густой и свежей зелени, которая необычайностью своей сначала нравится, но впоследствии однообразностью утомляет зрение. Опушка эта, отходящая от берега на большее или меньшее расстояние, не только делает невозможным определение настоящей его окраины, но беспрестанно изменяет вид острова, выигрывая со стороны моря то, что она теряет с береговой, путем осушения болота, служащего ей основанием и покрывающегося после растениями более полезными.