Плавания капитана флота Федора Литке вокруг света и по Северному Ледовитому океану (с илл.)
Шрифт:
10 ноября пересекли мы Северный тропик и в тот же день искали остров Декстер, а 15 ноября остров Св. Варфоломея, принадлежащие к числу таких же открытий, как и остров Колюннас, и с таким же успехом. Во все это время не имели мы ни малейших признаков близости земли, море было весьма пусто, только изредка показывались парящие фаэтоны и большие петрели, отлетающие, как известно, на большое от берега расстояние.
17 ноября подошли мы к коралловой группе Броуна, открытой в 1794 году английским мореходом Батлером, долготу которой мне хотелось проверить. В этот и следующий день осмотрели мы на весьма близком расстоянии северную и западную стороны этой группы, состоящей из 30 островков, соединенных сплошным коралловым рифом, заключающим в себе лагуну. Группа имеет круглую форму окружностью в 75 миль. Островки покрыты густой зеленью, среди которой не видно, однако, ни кокосовых, ни хлебных деревьев, – следовательно, необитаемы. Впоследствии будем мы иметь много случаев говорить об островах этого образования – одном из величайших чудес природы, которые увидевшего их в первый раз наполняют неизъяснимым благоговейным чувством.
Ночь была тихая и дождливая. Поутру (24 ноября) увидели, что течение отнесло нас миль на 12 от берега; на таком расстоянии безветрие заставило нас пробыть весь день, и потому гостей мы не ожидали, однако в 4-м часу приехали к нам три лодки. На одной из них был молодой человек, на которого все указывали, говоря: «юрос». Посетители взошли на судно, не показывая никакого беспокойства, кроме молодого юроса, называвшегося Нена, который или держался за меня, или требовал, чтобы я был возле него. Подарки принимали они с обыкновенным «уэ!», не обнаруживая, однако, безмерной радости, часто замечаемой в дикарях. В свите Нены был один молодой человек Оа, отличавшийся необыкновенной смышленостью; он с первой минуты стал применяться к нашим обычаям, не хотел сидеть иначе как на стуле, плевать иначе как в песочницу, и даже, кашлянув раз на палубе, хотел для того бежать вниз и т. п.
Невынужденная, однако нисколько не шумная, веселость этих людей была чрезвычайно привлекательна, доверие, с которым они мешались между нами, доказывало чистоту их намерений. Новые предметы, естественно, привлекали их внимание, они показывали необыкновенное в диких здравомыслие. Каждой вещи старались узнать употребление; фортепиано им понравилось, но не вызвало никаких кривляний. Напротив того, Оа тотчас подвинул стул и стал аккомпанировать игравшему; потом поднял сукно и старался узнать, как инструмент сделан. Кузница, где в то время производилась работа, вызвала несколько длинных «уэ!». Оа тотчас понял, что делают нож, и спросил: не для него ли? Все вели себя с удивительной пристойностью, не было ни просьб, ни докучливости и (на этот раз) ни малейшего следа почти между всеми племенами Южного моря общего порока – воровства.
В ночь отнесло нас от берега еще дальше прежнего. В следующий день (25 ноября) поднялись с разных сторон ветерки, пользуясь которыми приближались мы довольно быстро к западной стороне острова, где находится гавань Ла Кокиль, в которой я намеревался остановиться. После полудня приятели наши стали к нам выезжать один за другим, и, наконец, собралось у нас 6 или 7 лодок. Заметив, что мы правим на западную сторону острова, они показывали на восточную и, твердя: «Лелла, Лелла», старались склонить нас, чтобы мы шли туда, и, кажется, считали нас пустыми людьми за то, что мы их не слушаем. Мы с самого начала могли заметить, что приятели наши плохие навигаторы: довольно неловкие лодки их управлялись еще неловче. Сегодня они у борта перепутались, и одну лодку изломало совершенно; впрочем, это ни на минуту не нарушило общего веселья.
Мы легли в дрейф, изломанную лодку подняли и стали чинить, и хозяева ее тотчас, и, кажется, охотно, помирились с мыслью у нас ночевать. Один из них был юрос Касе, самый первый из наших знакомых, другой молодой юрос Ся, отличавшийся особенно приятной наружностью. Ночевать у нас, может быть, для диковинки, понравилось многим, и приятель мой Нена объявил, что он хочет вместе с Оа остаться у меня, но чтобы я и его лодку поднял на судно. Это было невозможно, и Нена тотчас согласился отпустить ее домой. Узнав, что Нена остается, никто не был намерен нас оставить, и нам довольно много труда стоило, толкуя: «мютюль, лелла, оак» и пр., отделаться от толпы. В это время объявил претензию один юрос, о котором я до той минуты ничего не знал и который, по замечанию всех, был самый важный. Лодка его была больше всех, и команда многочисленнее; в нем узнал я того, который в первый день так много у борта разглагольствовал. Он говорил, что если Нена остается, то и он хочет, – я был и непрочь, но не успел оглянуться, как он уехал, и, кажется, не в духе.
Сегодняшние посетители еще более утвердили доброе наше о них мнение. Спокойствие и доверие, с какой десять человек согласились, отпустя лодки, остаться ночевать на судне под парусами, едва ли имеет пример. Они вели себя очень хорошо. Нена и Оа расположились у меня в каюте, прочие наверху. Моих забавлял я картинами в «Атласе» Крузенштерна, они узнавали многие вещи и называли их своими именами. Узорчатые нукагивцы обратили на себя особенное их внимание. Морай произнес длинное «уэ!», и они, показывая на идолов, говорили: «лелла, эол». Они рано стали дремать; однако, услыша звук тарелок за ужином и узнав причину его, забыли сон и присоединились к нам. Наш стол понравился им, кажется, меньше, нежели их кухня нам: мой приятель Нена, великий прихотник и лакомка, предвидя, может быть, что будет у меня ночевать, привез с собой кисель, сделанный из толченого кокоса, сока сахарного тростника и еще одной вещи, которой мы не могли понять. Это блюдо все мы нашли весьма вкусным.
26 ноября ветер установился от NO, и мы могли, наконец, подойти к западной стороне острова. Предвидя хлопотливые работы, предлагал я гостям нашим отправиться домой; однако все предпочли провожать нас в Юалан – слово, которое они беспрестанно твердили, показывая за видимую NW оконечность острова. Увидя около полудня отверстие в рифах, отправил я лейтенанта Завалишина для осмотра его и, убедясь, что это точно отыскиваемая нами гавань, пошел к ней под всеми парусами. Ветер, дувший прямо из гавани, заставил нас положить якорь в самом устье ее, на 35 саженях глубины, имея по обе стороны коралловые рифы в расстоянии около 70 сажен. Тотчас стали тянуться на завозах далее, но, не успев пройти узкости прежде ночи, решил я остаться тут на якоре, не предвидя в том большой опасности, потому что крепкого ветра можно было ожидать только с берега.
Гостей наших успел я спровадить ночевать на берег, потому что они нам в хлопотах были в тягость. Здесь завязали мы несколько новых знакомств. Примечательнейшие были: юрос Сипе, человек важный, судя по шуму, с каким возвестили нам приезд его, и еще два пожилые юроса – Каки и Эоа – из ближайшего селения Люаль, любезнейшие из всех до сих пор знакомых. Они привезли нам свежеиспеченных хлебных плодов столько, что всей команде досталось; прочих фруктов столько же. С первой минуты были мы, как старые знакомые: объятия следовали за объятиями, шутки за шутками.
Желая быть на дружеской ноге со всеми, позволил я сначала пускать на судно всех без разбора, отчего на палубах почти нельзя было пошевелиться. Это не только затрудняло нас в работах, но и дало повод к неприятному открытию, что не все островитяне так честны, как их начальники: вчера пропал со шканец термометр в футляре, а сегодня недоискались трех кофель-нагелей [217] . Я решил употребить все средства, чтобы не только воротить потерянное, но и предупредить подобные случаи, в которых мы, может быть, самих себя должны упрекать.
217
Кофель-нагель (нидерл. konfijnagel) – деревянный или металлический стержень с рукоятью и заплечиками на верхнем конце, вставляемый в гнездо кофель-планки для крепления и укладки на него снастей бегучего такелажа.
На рассвете 27 ноября находились мы около одной мили от входа в гавань, в которую, пользуясь тихими переменными ветерками, вошли, наконец, благополучно около 11 часов.
Сипе и Нена встретили нас, сопровождаемые множеством лодок, нагруженных плодами. На этот раз вход на шлюп запрещен был всем, кроме старшин, дабы остальных избавить от искушения воровать. Многие, веселившиеся у нас в первые дни, грустно посматривали с лодок своих на шлюп, сравнивая теперешнее отлучение с прежним у нас раздольем. Лишь я покажусь, все кричат: «Юрос! Оака!» Мне и самому было их жаль, но я считал нужным показать всем, что я принимаю это дело не в шутку. Двух главных моих гостей, Сипе и Нену, старался я убедить в сделанном у нас похищении и объяснить им, что я решил настоять, чтобы нам украденные вещи возвратили и что ни один из них не получит от меня ничего, покуда их не отыщет. Они это поняли, приняли близко к сердцу и, поговорив что-то людям своим в лодках, оставили нас вместе со всей своей свитой.