Мы мчим на такси,На экспрессахНа трёхнутых вертолетах,На маршрутке – 345 К —Цена проезда полтинник.Мы торопимся в Химкинский порт.Кто-то паспорт не взял и билет,Кто-то забыл чемодан —Наплевать!Нам нельзя опоздать.Скорее, скорее, скорее…Уже сходни убрали.Отходит корабль,У причала бурлят буруны.Все ли поспели?Чёрт с ними, со всеми,Главное – мы!Мы расселись в каютах своихИ мы едем, ура! —На корабле дураков.
Октябрь 2018
Время
Б. Владимирскому
Вот море темное, немое,Урчит немое, камни моя,То срочно скалы огибая,То прочь устало убегая.Поговорим с тобой о времени,Ему назначено, однако,В физической системе неИметь минусового знака.Латинским
бесом нарисовано,И задано идеей вражьей.Я видел, как оно спрессованоПод глыбами в памирском кряже.До времени, пока не ожило,Для управленья миром, милоХранится в ящичках, уложеноВ них, как хозяйственное мыло.С ужасным «бременем» рифмуется,Имеет дьявольский эпитет,Взорвавшись, снова не спрессуетсяВ уютный параллелепипед.Причина обгоняет следствие,За хвост схватив его игриво.Мы все здесь терпящие бедствие,Последствия большого взрыва.Желтеют листики зеленыеИ вешняя вода спадает.Мы мчимся ветром унесенные,Естественно спросить: куда я?Где вы, где вы, буфетные слоники,И в трусах по колено, борцы?Вся эпоха как кадр кинохроники,Где гуляют одни мертвецы.Поговорим с тобой о времени,Все, что ни скажем, будет мимо.Ты лучше как-нибудь соври мне,Что время, мол, неощутимо,Предмет не взвесить, не пощупать,На завтрак с булочкой не схрупать,Нет запаха, нельзя измерить,Попробуем в него не верить.У синя-моря в ПартенитеНа берег сядем в голом виде,Стихи любимые читая,Считая за волной волнуИ постепенно забывая,Что мы у времени в плену.
Сон
Жизнь моя вытекает по жиле,Ножик сонную жилу рассек.– Долго жили, не тем дорожили, —Говорит мне седой старичок.Сердце бьется все легче и легче,Кровь спадает и снова течет.Старичок мой бормочет и шепчет,Наставляет, глаголет, речет.– Смертный сон никому не опасен,Добрый сон… Самый крепкий из снов…И таинственен так, и не ясенУскользающий смысл его слов.
Замедленное кино
I
Счастливый жребий выпал мне:Прожить в краю садов,Не зная бед, как в сладком сне,До четырех годов.До четырех годов, а в пятьМне было сужденоПод мельницей, попавши в падь,Волчком уйти на дно.У омута на быстринеНастиг меня отец,На миг он опоздай ко мне,Пришел бы мне конец.Когда б он опоздал на миг,В ушах звенел бы звон,И к лику ангелов святыхЯ был бы сопричтен.Течет вода на быстрину,Кружит водоворот,И я волчком иду ко дну,Но все во мне поет.Восторг звенит в моей груди,В глазах моих круги:Отец земной мой – погоди,Небесный – помоги!И вдруг раздался этот мигНа много тысяч дней,Иль сжалась жизнь в мгновенный вихрь,Как тут сказать верней.Вся жизнь, как бесконечный взрывВ замедленном кино.Вся жизнь в грядущее прорыв —Вагонное окно.Вся жизнь до срока, до порыРаскрывшийся бутон.Вся жизнь с наскока вниз с горыНесущийся вагон.Вся жизнь моя от первых словИ глупых детских слезДо неоплаченных долговИ ран, что я нанес.Со всех сторон глаза, глазаГлядят в упор и вслед,Трепещут, по волне скользя,Боясь сойти на нет.А я вьюном иду ко днуС тех пор и по сейчас,Но я забыл, что я тону,Я тут в снегу увяз.Снег, наледь, тяжело ногам,На сердце скукота,И я тащусь в универсамЗа кормом для кота.И мне лицо секут ветра —Двоится все от слез,И два метра, и два Петра,А посередке мост.
II
Не во сне, не наявуЯ иду через Неву.Иду по мосту девять дён,А мост стальной как жизнь, длинён.Небо присыпано золой.Со мной играет ветер злой.Дует в шею, валит с ног.Спотыкаясь, скольжу, склоняюсь вбок.В черной талой воде, во льдуКто-то ночью попал в беду.Вот он стонет, кричит, зовет —То утонет, то вновь всплывет.Где-то в городе бьёт набат,В черной проруби тонет брат.Выплыл брат мой – гребок, гребок —И обратно, как поплавок.Что ты скачешь, как бес, в волне?Что ты плачешь – ко мне, ко мне,Душу томишь – тону, тону!Что ты стонешь, я сам стону.Черт на мост меня занёс,Что ни шаг – сугроб, занос.Иду по мосту девять дён,А черный мост, как жизнь, длинён.Снег-то по морде мне шлеп-шлеп,Жалит щеки, жалит лоб.Мороз горячий, как огонь,К перилам прикипает ладонь.Что ж он хочет, чтоб так спроста,Я средь ночи к нему с моста?Если правильно сигану,Значит, точно пойду ко дну.Буду там я лежать всегда,Будет течь из ушей вода…Если прыгну не в полынью,То достанусь я воронью.Череп, треснувшись о быки,Разлетится на черепки,Кости выскочат из колен,И не будет мне перемен.В бесконечность, в пустоту,На карачках по мостуПолзу, как жучка, девять дён —Проклятый мост, как жизнь длинён.А тот кричать уже устал.С трудом открываются уста.Голосом сдавленным, как во снеРуки, ноги выкручивает мнеСаня, Саня! – меня зовет,То утонет, то вновь всплывет.– Сил, – кричит, – на один гребок.Саня, Саня, спаси, браток!Что он бьется в крутой волне?Что он рвется ко мне, ко мне?Темень жутче, мороз лютей,Звал бы лучше других людей.Скулы сводит от той возни,Вот он, вроде, опять возник.Вот он снова пошел ко дну:– Братцы, это ведь я тону!..
2005
Стихотворения
Виталий Кальпиди
Кальпиди Виталий Олегович род. в 1957 г. в Челябинске. Публиковался в журналах «Урал», «Юность», «Знамя», «Литературная учеба», «Родник», «Лабиринт – Эксцентр», «Золотой век», «Воздух» и мн. др. Автор и главный редактор многотомного проекта «Антология современной уральской поэзии», составитель, издатель и оформитель более 70 книг современной уральской литературы. Создатель и редактор журнала «Несовременные записки», ответственный секретарь журнала «Уральская новь». Лауреат многих российских и международных литературных премий. Автор книг «Пласты» (1990), «Аутсайдеры-2» (1990), «Пятая книга и Вирши для А. М.» (1993), «Мерцание» (1995), «Ресницы» (1997), «Запахи стыда» (1999), «Хакер» (2001), «Контрафакт» (2007), «В раю отдыхают от бога» (2014), «Izbrannoe» (2015), «Русские сосны» (2017). Автор и идеолог проектов «ГУЛ», «Русская поэтическая речь – 2016», «Жестикуляция». Стихи переведены на 15 языков. Живёт в Челябинске.
Послесловие автора
Чтение
Альвеолы и нёбо, и в косу заплетённый язык —вот и всё для работы.Кафедрального воздуха – непостижимы азы.В переплёт попадает судьба, переплёты судьбы – в переплётыкниг. Итак, дальше – чтенья пустая возня,а в финале – самшитовый ларь примечаний.Кавалерова бред. А Сореля казнят, —это всё обсуждалось за чаем.Под дождём пролежу: словно тучи тома словарей,карасями в пруду проплывают герои-любовники.Как бездарно в четвёртом абзаце запел соловей.Чья-то смерть. Подозрительны все, исключая садовника.Как невеста в слезах – рюмка водки на круглом столе,её выпьет усталый усатый полковник,он влюблён, он влюблён уже с лишком сто лет,но Опискин ему это и через триста припомнит.Спать пора, но не вам, а героям в последней главе,муравейники букв скоро кончат своё мельтешенье.Свет луны задрожал на странице, ах, нет – на траве,и любовники спят – добродетельны их прегрешенья.Вам захочется встать на ступени, где номер страниц,уколовши стопу об иглу единицы,и, скакнув за штакетник таких единиц,рисковать зацепиться за угол страницы.Как вы будете там благородны, любимы, нежны,вы заставите плакать злодея,вы добьётесь руки обедневшей девчонки-княжны,и рука её в вашей руке станет – о! – холодеть, холодея.В двух абзацах у вас народится пятнадцать детей,старший сын, поспешив, попадёт в декабристы,дочь с гусаром сбежит… ну, живите, живите скорей:остаётся четыре страницы…
«В небездождливый день про муки Себастьяна…»
В небездождливый день про муки Себастьянасо мною букинист калякает с утра.Мне – девять лет. Я не секу поляну.Я – безотцовщина. Меня любить пора.В то время братьев Гримм – сиамскою четоюя почитал. И кровожадно Гриммчинили справедливости, ну что ямог возразить? Я свято верил им…Дочь букиниста – хилая Рахиль,Её глаза – две жидких полусферынавыкате. Её крутил рахит,но я влюблён и объяснился первым.Мы – лоскутами шитая семья,читаем «Бовари», старик сидит в пижаме,скулообильна девочка моя.(Она погибнет через год в пожаре.)Старик речист, как ушлый иудей,он репетирует лицом, как обезьяна.…из тла смешно подглядывать людей…отпущен год на муки Себастьяна…
Репортаж из роддома
Он – астронавт на материнских водах, лишайная копилка атавизмов,плывёт внутри сферической свободы, раз пуповины полихлорвинилего от бездны отсоединил. Не наблюдая собственной отчизны,плывёт и спит зажмуренная рыба в рубашке из внутриутробных сил.Над ним виляет космос по Лапласу, летает плоский ангел, как фанерный,и звёзды раскрываются вокруг и хлопают, раскрытые, как зонт.А он плывёт и видит сны отца вперёд того, кто их задумал первый,он видит мать, а у неё внутри – свернувшийся улиткой горизонт.Он выплавляется из плесени зачатья. Вдали мелькают фосфорные свечидалёкой рампы. И фанерный ангел в него бросает белоснежный щит:от холода зрачки затвердевают, и он вмерзает в движущийся глетчер,сейчас он сбросит взорванный скафандр, и аварийный зуммер запищит…
«Всё кончено. И бог молекулярен…»
Всё кончено. И бог молекулярен.Он вместо снега ссыпал алфавит:его язык в Перми непопулярен,на нём уже никто не говорит.При въезде в Мотовилиху – тюрьма(а город не заметит этой раны),там, шмона опасаясь, уркаганырассказывают сказки дотемна.Воронами заряженные рощипросалютуют, залпами треща,когда заика-пёс из фразы «Ав-ва отче…»лишь первый слог сумеет прокричать.Я был всегда, а город народился.Я не успел моргнуть, а он – стоит:в дома, в купюры, в трубы нарядился,плывёт себе Пермь-чудо-юдо-кит.Вот разве кладбища!.. Но как я их боюсь(они уже давно не обелиски),пройдёшь по ним – как страхомобелишься:там долговечней смерти даже куст…