Плазмоиды
Шрифт:
Квартира встретила их неразборчивым щебетанием телевизора и требовательным взглядом дочки из-под темной челки.
– Родители, – очень солидно заявила Ветка, – я хочу научиться играть в компьютер и стать чемпионкой по киберспорту. Мне уже почти пять.
– Так в чем проблема? – поинтересовался Долгов, скидывая плащ и вешая его в стенной шкаф.
– В группу берут с шести.
– И что ты предлагаешь?
– Соврать.
– Отклоняется. Будешь пока тренироваться дома, а когда исполнится шесть – мы запишем тебя в школу киберспорта. – Он подумал и добавил: – А заодно и в обычную школу.
Ветка нахмурила лобик и, демонстративно развернувшись, ушла в детскую. Два ее хвостика на голове обиженно раскачивались из стороны в сторону. Уже из комнаты раздался крик:
– Хотя бы расскажите мне про Марс.
У Маринки из рук вывалилась сумочка и с глухим шлепком ударилась об пол. Максим, так и не успев снять ботинки, в два прыжка оказался в детской и уставился на плазменную панель, на которой мелькали кадры, записанные с камер, встроенных в шлемы скафандров. Этот диск они решили не утилизировать, сохранить и спрятали его в дальний угол бельевого шкафа, под стопки простыней, но за пять лет так ни разу и не достали, чтобы пересмотреть.
Хватало памяти. И снов.
– Говорила тебе, надо было няню подыскать, – сказала из-за плеча Долгова Маринка осипшим голосом. – Самостоятельность решил у ребенка вырабатывать… Педагог хренов.
Ветка сидела на полу, скрестив ножки, и с интересом наблюдала, как панорама гор Фарсида проплывает на экране. Вот показались спины двух космонавтов с пристегнутыми кислородными баллонами. Вот оливкового цвета гряда, скалистый выступ… Человеческий силуэт, прикованный к каменным глыбам…
Из колонок раздался прерываемый помехами голос Долгова: «Торик, не молчи. Наверн… это глупо говорить… Но мне страшно…»
Какой-то незнакомый, далекий, почти забытый голос…
Максим схватил пульт и вдавил кнопку «стоп», чуть не проломив большим пальцем пластмассовый корпус. Сердце трепыхалось, как язычок пламени, в висках стучала кровь, ноги, казалось, превратились в неуклюжие протезы.
– Пап, это же вы с мамой там, – сказала Ветка, поворачивая голову. – Я голоса узнала. А что это за город – Марс? Это за границей? Я в поисковике еще не успела проверить…
– Да, Ветка. Это очень далеко за границей.
– А мы поедем туда?
– Нет. Никогда.
Маринка плавно сползла по стене коридора и осталась сидеть на корточках, уткнув лицо в коленки.
Ветка вскочила и подбежала к ней, обняла.
– Мам, ты чего?
– Ничего, Вет, просто устала.
– Пурумкаешь?
– Ага… пурумкаю.
У Ветки, как у любого нормального ребенка, был набор «своих» слов, о точном значении которых можно было лишь гадать. Причем смысл мог меняться в зависимости от времени, настроения и обстоятельств, но иногда девочка той или иной фразочкой настолько метко попадала в самую суть процесса, чувства, ситуации, что слегка пугала родителей. К примеру, сейчас «Пурумкаешь?» приблизительно означало: «Размышляешь? Озабочена? Растеряна?»
Максим неточными движениями вытащил из плеера диск, сунул его в коробку и проговорил:
– Зачем ты копалась в простынях?
– В простынях? – Ветка непонимающе уставилась на него, собрала розовые губы в звездочку. – А-а… Поняла! Пурум! Я просто хотела построить «домик» из подушек, и мне понужнались… стали нужны занавески. Вот.
Долгов осторожно отлепил дочку от Маринки, подхватил на руки и крепко прижал к себе. Поводил носом по ее хвостикам, пахнущим каким-то травяным шампунем, поцеловал в шею, в щечки, в лоб.
– Пап, ты чего лижешься? – захихикала девчонка, смешно болтая ножками.
– Вета, я не хочу, чтобы ты когда-нибудь еще смотрела этот диск, – прошептал он, ей в самое ушко. – Ты поняла меня?
Она покивала. Только в самых серьезных случаях родители называли ее Вета, а не Ветка.
– Покорми ребенка, – попросила Маринка, вставая и уходя в прихожую.
– Ты голодная? – спросил Максим, продолжая прижимать дочку к себе.
– Ну-у… – протянула она, – я не голодная, но хочу есть.
– Это вредно, – рассеянно произнес Долгов. – Стройной не будешь.
– И пускай! Пурум! Я хочу есть!
– Хорошо, не ной. – Он осторожно поставил ее на ноги. – Пошли. Только после того, как перекусим, сразу умываться и спать.
Ветка одернула бежевую юбочку, дунула снизу вверх на челку и сообщила:
– Только, чур, я буду пать сегодня в «домике». Посоплю-посоплю и запну, как бурундучок.
– Отклоняется пать в «домике». Пошли йогурт трескать…
После того, как Ветка наконец заснула, свесив ручонку с кровати, Долгов с Маринкой сели на кухне и молча уставились на бар. Через минуту оба встали. Не согласовывая действия друг с другом, Максим откупорил бутылку коньяка, а Маринка сполоснула и тщательно протерла два фужера.
Выпили граммов по сто залпом. Зажевали нерезаным лимоном, по очереди откусив от него вместе с кожурой. Сморщились.
– Как думаешь, запомнит? – проговорила наконец Маринка, поправляя халатик.
Долгов лишь пожал плечами. Последние полчаса он пребывал в какой-то прострации, воспринимая мир сквозь мутную пелену. Что-то слишком много дерьма свалилось на него за один вечер. Сначала эти идиотские подозрения насчет Маринки, потом диск, который случайно нашла Ветка, – диск, вскрывший алмазным скальпелем память тех ужасных лет. Память, оставшуюся на рубцах – глубоко в их душах.
Противно запиликал мобильник. Максим глянул на определитель – звонил Шидлович, его представитель в Сургуте, занимающийся контролем финансовых операций по сбыту нефти. Гендиректор небольшой компании, хозяином которой являлся Долгов.
Постучав пальцами по столу, Максим сбросил вызов и отключил телефон.
– А я ведь никогда не видела этой записи, – вдруг сказала Маринка, глядя в большое окно, за которым внизу мелькали огоньки машин на проспекте Мира. – Я же тогда осталась в модуле, не пошла с вами. А потом как-то не хотелось возвращаться к оставленным в прошлом воспоминаниям и смотреть диск.