Плечевая

Кржишталович Виталий Георгиевич

Десятый класс она закончила хорошо. Не так, может, как хотелось бы, но, в общем, нормально. Правда, для ВГИКа, куда ей все советовали поступать, аттестат был жидковат. Но про ВГИК она теперь не думала. Любая мысль об отъезде из родного городка казалась ей теперь невозможной. Ведь он останется здесь. Как же она будет жить без него? Ведь без ежедневных встреч с ним она просто умрет. Пускай сейчас он ее не замечает: а что, если не замечает только школьницу, свою ученицу? А может, просто боится замечать? А что будет, когда он станет встречать ее каждый день уже не школьницей-девчонкой, а взрослой, самостоятельной девушкой? Да, нужно сделать так, чтобы он видел ее каждый день, непременно — каждый. А как это сделать? Ну конечно — надо поступить работать в школу. Все равно кем. Хоть уборщицей. Хотя зачем так сразу? — ведь освободилось место пионервожатой. Вот

и решение! И пусть все вокруг галдят об институтах. Какой институт? Чепуха!

Выпускной бал трех райцентровских школ проводили на лужайке уютного городского парка. Аттестаты выдали днем, в школах, на торжественных собраниях, а вручение медалей отложили до вечера в парке. Первый секретарь райкома произнес речь. Потом заведующая роно вызвала медалистов и, вручая награду, каждого расцеловала. Потом говорили директора, выборные от родителей. И наконец начался бал.

Валька готовилась к нему чуть ли не полгода. Мамин брат прислал ей из Москвы отрез палевого шифона. Валька с неимоверным трудом достала французский модный журнал и, не доверяя своим закройщицам, повезла заказ в Рязань. Потом моталась туда раз в две недели на примерки, ругалась с мастером, дарила конфеты и, наконец, привезла домой платье, из-за которого отец два дня не давал матери прохода, допытываясь, где дочь взяла такие деньги.

И вот теперь на балу она появилась в новом блеске. И от медалистов, от группы взволнованных и смущенных учителей, от столов, где теперь можно было открыто выпить бокал вина, все внимание шумных гостей и выпускников обратилось на нее.

Начались танцы. И начали сбываться Валькины мечты: к ней подошел он — и повел ее танцевать. И ее отяжелевшая от вина голова лежала на его плече, и руки обнимали его шею, и его бархатистый голос ласково щекотал уши. Между танцами подбежали двое парней из ее класса, что-то говорили, смеялись, затеяли какую-то шутку, звали ее. Она тоже смеялась, отмахивалась от них, смотрела на него. Он шутливо хмурился, улыбался, отпускал. И она бежала, взявшись за руки парней, по дорожкам парка, и громко смеялась, запрокинув лицо к черному, мигающему звездами небу. И лежал на этом парке, и на дорожке, и на небе, и на всем вечере тяжелый аромат отцветающей сирени.

Из-за кустов выбежали еще несколько человек. Чья-то ладонь закрыла ее смеющийся рот.

Потом Вальку тащили сквозь кусты, обдирая об сучки платье. Завязали лицо тряпкой. Насиловали молча, с сопением, сдавленными вздохами. Очередь была длинная. Валька потеряла сознание.

Такую — без сознания, в изодранном платье — нашел ее утром сторож. Очнулась она по дороге в больницу.

Выздоравливала медленно, тяжело. Каждое знакомое лицо вызывало в ней боль.

Вскоре узнали имена сделавших это. Молодой учитель вспомнил тех двоих на балу, они назвали остальных. Десять парней из ее школы. Четверо из них — ее бывшие кавалеры, остальные за компанию. Пытались расспросить Вальку, но любые разговоры на эту тему вызывали у нее нервный шок. Ее оставили в покое.

Когда учитель пришел навестить Вальку, она зашлась в истерике. Молодого человека срочно выпроводили — и специально приглашенная из загородной лечебницы врач-психиатр запретила к ней все визиты, исключая близких родных.

Когда младшая сестра принесла Вальке еще одну новость, она уже ходила. К той поре в Вальке произошли сильные перемены. Казалось, она просто хуже стала воспринимать окружающее: плохо реагировала на человеческий голос, впадала в забытье, подолгу смотрела не мигая в одну точку. Могла выстоять на балконе в ливень и, промокшая, спокойно сидеть потом на кровати, не снимая халата, не замечая, что с него течет вода. Однажды кто-то из соседок уронил рядом с ней банку с вареньем — та разлетелась у самых ее ног, но Валька даже не вздрогнула: она слышала звук, но осознала его значительно позднее. Только младшую сестру и мать встречала Валька улыбкой. Только с ними разговаривала.

Приход младшей сестры и вывел ее из транса. Тот памятный визит пришелся как раз на день, когда психиатр сказала Валькиному лечащему врачу: «Ну, кажется, кризис, слава богу, прожили. Теперь пойдет легче».

Сестра была возбуждена и долго не решалась сказать главное, из-за чего пришла. Только когда они остались вдвоем, она шепотом передала Вальке происшедшее накануне.

К ним в дом неожиданно нагрянули гости — десять человек. Среди них сестра узнала главного инженера завода, районного прокурора, директора универмага и председателя соседнего колхоза, усадьба которого располагалась на территории райцентра. Сидя в своей комнате, сестра слышала весь разговор. Мать ушла на вечернюю дойку — принимал гостей отец. Все они оказались родителями тех десятерых, до суда

освобожденных из районной КПЗ. Без долгих предисловий родители предложили Валькиному отцу деньги: по тысяче с носа, — лишь бы он забрал свое заявление. Хозяин молчал. Гости приняли это за отказ. Стали убеждать. Говорили, что для девочки это действительно серьезное потрясение, но лет через пять она от него вполне оправится, останется тяжелое воспоминание — и только; а на те десять тысяч, что сейчас получит отец, они смогут уехать из городка куда угодно и превосходно начать новую жизнь на новом месте; более того, главный инженер обещал до отъезда взять Валькиного отца к себе на завод и выхлопотать для него место главного бухгалтера — тогда после выздоровления дочери он сможет уехать отсюда с великолепными записями в трудовой и рассчитывать на прекрасную служебную перспективу. Отец не реагировал. Тогда визитеры начали ему объяснять, что упорствовать глупо: свидетелей преступления нет, а то, что девочка находится под контролем психиатра, говорит само за себя — суд ее слушать не станет, а слова учителя ничего не значат — все это могло быть жестоким совпадением; мальчики же от своих первоначальных показаний откажутся, ибо они их сделали в состоянии… как называлось состояние, в котором сделали свои признания мальчики, сестра не запомнила. Валькин отец молчал. Тогда ему стали навязчиво намекать на то, что уж лучше получить деньги и с ними уехать из города, чем остаться вовсе ни с чем. Кто-то из гостей в порыве запальчивого откровения посоветовал Валькиному отцу спуститься на землю и реально оценить свои возможности. Хозяин молчал. Его спросили, чего же он хочет? И тогда бухгалтер районного суда сказал, что по тысяче, на его взгляд, маловато, а вот по две будет в самый раз. Конечно, наличными и непременно в этот же вечер.

В этот же вечер он получил плату.

В этот же вечер, после ухода сестры, Валька выпрыгнула из окна женского туалета в больничный двор, чтобы больше никогда не возвращаться ни в больницу, ни домой.

Всю ночь она шла через посадки и поля, пока под утро не вышла на Куйбышевскую трассу. Там она остановила грузовик. На вопрос шофера: «Куда тебе?» — ответила: «Все равно. Куда-нибудь». Парень обрадовался, предложил выпить. Она согласилась. После первого стакана ей стало плохо. Но потом прошло. Проснувшись утром, шофер разглядел на Вальке больничный халат, не на шутку перепугался, пинком вытолкнул девушку из кабины и тут же умчался. А Валька, проснувшись поздним утром в придорожной канаве, с трудом вспомнила вчерашний день и ночь, молча стянула с себя халат — и как была в одной ночной рубашке, подняла руку перед следующей машиной.

Так прошли три года. Наверное, ее искали. Но при всей оснащенности нашей милиции никому и в голову не могло прийти осматривать все жужжавшие по дорогам страны грузовики. А если б и пришло, то вряд ли возникла бы такая возможность.

Первое время Валька страстно желала только одного — заболеть смертельной болезнью и перезаразить как можно больше мужчин. Но потом это желание остыло и прошло. Оно уступило повседневным чувствам голода, страха перед милицией, перед бандершами, которым Валька упорно не хотела подчиняться, и новому желанию напиться.

В темной толще леса неожиданно возник разрыв — и на сразу открывшемся широком светящемся небе проступили черные силуэты построек. Пахнуло сладковато-горьким дымом, теплым запахом хлева, в слух ворвалось переругивание собак: в лесу Валька лая не слышала — полностью погруженная в свою память, она попросту не обращала на него внимания.

Дома деревеньки дразнили огнями. Где-то надрывался репродуктор, передавали последние новости. Возле колонки нудно и нехотя бранились женщины.

Валька выбрала дом на отшибе, явно казенный: ей был знаком стандартный тип таких построек с обязательным крыльцом-верандой, высоким ленточным фундаментом, привычным расположением окон. Окно светилось, но ей никто не открыл. Она уже собралась было идти дальше, как услышала возню позади дома и, пойдя на звук, увидела большой сарай и штрих света, тянувшийся по снегу из приотворенной двери. Валька подошла к двери сарая и тотчас звук, донесшийся оттуда, остановил и словно встряхнул ее.

Ни с каким другим звуком не могла она спутать удары о ведро звонких молочных струй. Мама работала на колхозной ферме и за своей коровой ходить не успевала, так что забота о Настасье лежала на Вальке и младшей сестре. Дежурили возле коровы по очереди. Валька дойку ненавидела, каждый раз, когда корова попадала ей хвостом по лицу, кричала и хлопала Настасью ладошкой. Мучилась летом на покосе, проклиная поселковый магазин, отроду не знавший бутылочного молока.