Плеханов
Шрифт:
Книга Энгельса, явившаяся блестящим произведением воинствующего материализма и показавшая историческую ограниченность метафизического материализма, в том числе и фейербаховского, его идеалистическое, ненаучное понимание истории, была чрезвычайно важна как для русского, так и для всего международного рабочего движения. Она раскрывала современное значение научной материалистической философии и ее связь с революционной борьбой, давала убедительнейшую критику философского идеализма, агностицизма, религиозных воззрений. Рассматривая в этом произведении решительное выступление новейшего, диалектического материализма против идеалистической философии, начавшееся с полемики Маркса и Энгельса против Бруно Бауэра («Святое семейство»), Плеханов с полным основанием мог сказать о нем: «Чрезвычайно важное и по своему историческому
После появления в 90-х годах крупных философских работ Плеханова его авторитет как теоретика марксизма, знатока философии и истории революционной мысли очень возрос. К нему обращались из многих европейских стран с просьбой написать статью или позволить перевести уже напечатанное. И он старался никому не отказывать, будь это известная многотиражная французская газета «Социалист» или только что созданный болгарский журнал «Социал-демократ».
В конце XIX — начале XX века работы Плеханова печатались, кроме русского, на немецком, французском, английском, итальянском, болгарском, венгерском, польском и румынском языках.
Для того чтобы быть в курсе развития социалистического движения в этих странах, вести обширную переписку с деятелями рабочего движения Европы, Азии, Америки и писать работы для органов социал-демократической печати, Плеханов должен был много читать. Все это отнимало массу сил и времени. Писать ради денег он не мог, а печататься в органах братских партий считал своим интернациональным долгом.
В начале 90-х годов активизировалась идейная борьба марксизма против идеологии и тактики русских народников. Но теперь это были уже не революционные народники, а либеральные. Они, отказавшись от традиций революционного народничества, но прикрываясь его авторитетом, пытались приспособиться к условиям общественной жизни в царской России. Они имели возможность печататься в легальных журналах, где выступали с крикливой, хотя и неубедительной критикой марксизма, проповедовали свои реформистские и субъективистские взгляды, пытаясь восхвалять уже разлагавшуюся сельскую общину для дезориентации передовых людей России.
Властителем дум немалой части русской прогрессивной интеллигенции и студенческой молодежи в то время был известный литератор, редактор журнала «Русское богатство» Николай Константинович Михайловский, в прошлом близкий к «Народной воле» и лично знавший многих революционеров. В начале 90-х годов он выступил с резкой критикой русских марксистов, пытался прикрыть свои субъективистские, либерально-народнические взгляды фальсификацией взглядов Маркса, особенно по вопросам русской общины и перспектив революционного движения в России.
В 1892 году Плеханов попытался выступить против либерального народничества в легальной печати. Он написал для журнала «Северный вестник» статью «Странное недоразумение», в которой критиковал Н. Михайловского, В. Воронцова, С. Кривенко и других либеральных народников, искажавших смысл письма К. Маркса в редакцию «Отечественных записок» о роли общины в экономическом и политическом развитии России. Они, нападая на социал-демократов, писали, что «Маркс пристыдил своих учеников» и будто бы утверждал, что сельская община в России при любых условиях сохранится и станет источником социалистического развития. Плеханов в своей статье утверждал, что только искажением взглядов Маркса и путаницей во взглядах народников можно объяснить такое «странное недоразумение». На нескольких страницах Плеханов излагает теорию исторического материализма и показывает, что знаменитое письмо Маркса отнюдь не выводит Россию за рамки общеисторических законов, присущих развитию общества. «Чтобы судить о том, применимы или неприменимы к России взгляды Маркса, надобно прежде всего дать себе труд понять эти взгляды и не смешивать «формулу капиталистического процесса» с общей теорией, объясняющей всю историю человечества» (3—IV, 25). К сожалению, статья была прислана редакцией обратно автору и увидела свет только в 1937 году.
Тогда Плеханов решил выступить против либеральных народников в нелегальной печати. Он предполагал издать книгу, которую решил назвать «Наши разногласия. Часть II».
В начале 90-х годов расширились революционные связи Плеханова и его группы с деятелями европейского рабочего движения. В это время у Плехановых, приезжая в Женеву, часто бывала Роза Люксембург, тогда молодая девушка, студентка Цюрихского университета. Познакомилась она с Плехановым еще в 1891 году. Она писала тогда своим друзьям Кричевским: «Я люблю на Плеханова смотреть у Аксельродов из уголка, смотреть просто, как он говорит, движется, на его лицо — оно мне замечательно нравится».
Роза Люксембург познакомила с Плехановым свою приятельницу Любовь Исаковну Аксельрод, однофамилицу Павла Борисовича. Любовь Аксельрод под влиянием Георгия Валентиновича увлеклась философией. Вскоре она сделалась незаменимым помощником Георгия Валентиновича.
В августе 1893 года в Цюрихе состоялся третий конгресс II Интернационала. Плеханов получил мандат от Петербургского кружка и от «Русского социал-демократического общества» в Нью-Йорке. В. Засулич и П. Аксельрод присутствовали на конгрессе в качестве гостей. Плеханова выбрали на конгрессе в комиссию по военному вопросу. Его выступление было теоретически зрелым, логически обоснованным и в то же время глубоко эмоциональным. Плеханов заклеймил царскую Россию как оплот международной реакции и военной опасности: «Уже давно, — говорил он, — пора покончить с русским царизмом, позором всего цивилизованного мира, с постоянной опасностью для европейского мира и прогресса культуры. И чем больше наши немецкие друзья нападают на царизм, тем более должны мы быть благодарны. Браво, мои друзья, бейте его сильнее, сажайте его на скамью подсудимых возможно чаще, нападайте на него всеми имеющимися в вашем распоряжении средствами! Что же касается русского народа, то он знает, что наши немецкие друзья желают его свободы».
В своем заключительном слове Плеханов допустил фразу, которая пагубно отразилась на его судьбе. Критикуя политику французского правительства за финансовую поддержку царского правительства, он сказал: «Говорят, что русская опасность вовсе не является такой угрожающей. Но разве вы забыли, что русский царь соединился с вашей (обращаясь к французским делегатам. — Авт.) буржуазией, что он является убийцей Польши? Как может Франция настолько забыть свое революционное прошлое…» (3—VIII, 135).
Эти слова были сочтены оскорблением Франции, буржуазная печать начала травлю Плеханова. Чувствовалось, что Плеханова в любой момент могут выдворить из Франции из Морне, где он жил последние годы. Но до этого произошли еще два события — радостное и печальное.
После Цюрихского конгресса Плеханов познакомил Засулич с Энгельсом. Вскоре Вера Ивановна в письме Дейчу сообщила об этом: «…видела я там (в Цюрихе. — Авт.) массу интересного народа. Начать хоть с Фридриха Карловича. Он был у нас, т. е. у Павла (Аксельрода. — Авт.), раза три. Совсем простой, ласковый такой старик. Уж на что я трусиха на незнакомых людей, а и то с ним сразу освоилась». Радостные уезжали после конгресса русские делегаты. Встреча с Энгельсом придала им новые силы.
Но накануне 1894 года на Плехановых обрушилось новое несчастье — их пятилетняя дочь Машенька заболела менингитом. Сразу же дали знать отцу, тот нелегально перешел франко-швейцарскую границу, которая, кстати, совсем не охранялась. Он застал дочку уже умирающей… К. П. Медведева, близко знавшая Плехановых, позже рассказывала В. Д. Бонч-Бруевичу: «Тяжело, трудно было смотреть на Георгия Валентиновича. Розалия Марковна страдала ужасно, плакала, и эти слезы, может быть, облегчали ее, а он был молчалив, спокоен, тверд, но это спокойствие, это отсутствие внешнего выражения глубочайшего душевного страдания было еще ужасней, еще трагичнее. За эти дни он постарел на 10 лет, осунулся, сгорбился. Огромные орлиные глаза ввалились в глубокие орбиты и светились такой страдальческой жалостью, что трудно себе представить то титаническое напряжение воли, которое он должен был проявить, чтобы не плакать, не рыдать, не отчаиваться. Он был как-то по-особому трагически нежен с Розалией Марковной и утешал ее глубокими задушевными словами… Георгий Валентинович был на редкость заботлив с детьми в эти дни отчаяния».