Пленённая княжна

Богатова Властелина

Мой взгляд все время останавливался на Сурьяне, на ее хрупких плечах и тонком стане, на том, как она держалась в седле прямо и в то же время расслабленно. Она старалась держать расстояние от гридней и стараться быть как можно незаметней. Я отрывал взгляд, уводя внимание на окружение, но снова возвращал его на ряженую. Если ночью думал, что все пройдет, то ошибся. Все стало еще хуже. Я мысленно раздевал ее, срывал шапку, разбивал тяжелые медные волосы по плечам и спине, пронизывал пальцами и впивался в эти сочные губы, как необузданный зверь — дико, кусая их и терзая, слыша судорожные вдохи, чувствуя дрожь. Ее податливое женственное

тело затмевало мне ум. Оно было искушением. И при мысли, что беру ее вновь, волны жара ударяли в голову беспрерывно, опускаясь к животу. И невозможно умерить этот поток, который прорвался во мне плотиной — это не в моей воле. Я тянул в себя воздух, что струился по пологим холмам свежестью и влажной прохладой, принуждая себя утихнуть.

Лейник тянулся, казалось, бесконечной лентой. Небо хмурило, верно, снова будет дождь к вечеру. В этих окрестностях уже должна была показаться деревенька, но луг оставался пустынным. Мы делали только короткие привалы, спеша добраться до первого селения.

— Похоже, заночевать на берегу придется, — выдохнул Зар, вглядываясь в туманные дали.

Закрапал дождь, орошая сочную молодую траву, что за эти три дня, пока шли через лес, поднялась и загустела хорошо. Сурьяна на голос лучника обернулась, но, столкнувшись с моим взглядом, тут же отвернулась. Поднял голову, вглядываясь в низкие растелившиеся по небосклону серые тучи, мелкая крупа облепила лицо и волосы — похоже, что так и будет идти всю ночь.

4_8

— Пока рано останавливаться, проедем за ту излучину, а там посмотрим.

Загиб русла не таким и коротким оказался, темень опустилась такая, что и дороги уже не видно, и морось не прекращалась. Но недаром проделали путь — впереди огоньки тусклые завиднелись. Проехали еще немного — показались очертания крыш в светлой полосе окоема. Дворы, погруженные в серую мглу, стояли на взгорке, а позади березовая роща раскинулась, окутанная седым туманом.

Как только приблизились к первому частоколу, залаяли псы, поднимая в округе шум. Хозяин крайней избы в овечьей душегрейке — бородатый и крепко сбитый мужик — поспешил встретить путников, выйдя в ворота. Настороженно обвел очами всадников, да увидев, что опасности и нет никакой, расправил плечи.

— Здрав будь, хозяин, — выехал вперед я.

— И тебе поздорову, — тут же ответил мужик.

— Пустишь под кровлю путников на ночлег?

— А что же пустить, коли зла не несете, — хозяин обвел оценивающим взглядом видных воинов и умиротворился совсем. В воротах появились еще двое мужей, моложе значительно, рослые да угловатые — видно, сыновья.

— Открывай, Волош, — велел, — меня Добромыслом звать, проезжайте, место всем найдем, как раз вечеря, вовремя вы подоспели, прямо к горячему столу, — засуетился Добромысл.

Распахнули настежь, гридни под лай псов один за другим проехали внутрь.

— Тавра, чего на пороге топчешься, видишь, гости — справь еды побольше!

Женщина, что вышла на шум, встрепенулась да назад ушла вглубь избы светлой.

Дождь припустился сильнее. Волош, заперев ворота засовом деревянным, вместе с братом подхватили под уздцы жеребцов гридней и повели в постройки хозяйские.

— Кто же у вас тут в веси за старшего? — спросил, спрыгнув на землю.

— Я и есть староста, — выпятил грудь Добромысл.

Я оглядел высокую избу с крутым лестничным подъемом в горницу.

— Слышал ты, что разбойники тут у вас водятся?

Лицо Добромысла вытянулось чуть, а плечи опустились.

— Откуда же взялись они?

— Ты будь теперь осторожен, Добромысл, и кого попало не привечай.

Мужчина застопорился, но быстро нашелся.

— Проходите, а то промокнем до нитки, дождь-то как расходится.

Староста направился к крыльцу, Волод и Кресмир за ним следом потянулись. Я обернулся, выискивая Сурьяну. Она стояла в стороне под дождем, строгая и стойкая. Бледная и уже изрядно промокшая. И откуда в такой маленькой девчонке столько силы?

Покинув место, где только что разговаривал со старостой, приблизился, нависая над ней, разглядывал некоторое время ее блестевшее от дождя лицо, погружаясь в зелень глаз, что такими яркими были в свете угасавшего заката. Она даже не двинулась с места, ке дрогнула и глаз не отвела.

— Я так понимаю, раскрывать себя ты не желаешь? — оглядывая ее одежду, а точнее свою. — И как же тебя назвать, отрок?

Сурьяна сомкнула плотно мягкие губы.

— Тебе виднее, — ответила уже серьезно.

Я опустил взгляд на ее влажные губы, и так захотелось приникнуть к ним, что едва нашел в себе терпение не сделать этого здесь, на открытом дворе под чужими взглядами.

— Пойдем, — накрыл ее холодные мокрые пальцы, сжал, согревая, направился к крыльцу. Сурьяна послушно последовала, оторопев немного. Но я сам не знал, не понимал, что делаю, мне просто хотелось ее касаться.

4_9

Мы поднялись по ступеням, пальцы Сурьяны выскользнули из моей ладони. Я обернулся. Опустив быстро ресницы, она проскользнула вперед, спеша отдалиться.

— Постой, — сжал локоть.

Сурьяна резко обернулась, когда я склонился ближе, смотря на удалявшегося Добромысла.

— Держись лучше рядом со мной, — прошептал ей на ухо.

Ее теплое дыхание скользнуло по лицу, и в этот миг представил, как глаза ряженой стали зеленее. Она кивнула едва заметно — согласилась, и рвано выдохнула. Выпустил ее, проходя вперед.

Широкая горница вместила всех мужей. Пахпо, как и в любой другой избе, где жила большая семья — хлебом, травами и вареной чечевицей. На стол женщины дома, торопясь, уже несли снедь. Сыновья старосты сдвинули скамьи, чтобы все могли разместиться. Сначала разговор не ладился, но когда наполнились чары брагой, беседа свободно полилась, хотя сыновья Добромысла настороженно приглядывались, рассматривая каждого гридня.

Сурьяна ни на кого не смотрела и почти ничего не съела. Гридни шумели все громче, и уже скоро в дом старосты потянулись и другие мужи, присоединяясь к столу, любопытствуя, кого принесло в столь позднее время. Разворачивалось целое гульбище, и уже выпита мной не одна чара браги. Запоздало понял, что глушу вихрь, что поднимался во мне от близости Сурьяны, от ее робости и стеснения. И все же нужно позаботиться о ней — устала ведь с пути, да и слушать хмельные речи, мужицкий грубый разговор — незачем. И прежде нужно найти клеть подальше от поднявшегося гомона, который, судя по приходу гостей, не утихнет до самой зари. Подозвав Добромысла, я спросил себе место для ночлега. Тот услужливо закивал, глядя на поникшую Сурьяну, верно, подумал, что отрок — родич мне какой, но тем лучше. Повел в другую часть дома, подальше от гуляющей братии.