Пленённая княжна
Шрифт:
— Постой, — окликнула провожатого, — дальше не нужно, возвращайся.
Мальчик, пряча уши за высокий ворот, прищурился недоверчиво, уклоняясь от надоедливой мороси.
— Так велено проводить, — пытался выказать серьезность, от чего я не могла не улыбнуться.
— Не волнуйся, дойду. Беги домой, — настояла я.
Мальчишка посмотрел назад на постройки, потом на меня, все еще раздумывая, важно хмуря светлые брови. Интересно, что Вротислав ему такое пообещал, что тот так честно и со старанием дела взялся во что бы то ни стало довести меня до порога?
— Хорошо, — буркнул под нос, показывая тем самым, как трудно далось ему это решение, но побежал вверх, оскальзываясь на коварной стежке.
Я проводила его взглядом, пока тот совсем не скрылся среди бревенчатых строений, повернулась к мокрому, укрытому серой мглой саду, и даже сердце задержало удар от чего-то неведомого. Где-то над головой прокричали дикие птицы, не успела выхватить их взглядом, как те скрылись в глубине пасмурного неба. Я покинула свое место
Я по горьковатому запаху дыма быстро угадала, какая из бань топилась, и только потом приметила густо струившиеся серые клубы из едва приметной трубы в крыше. Банька была небольшой, низкой и старой, но вполне пригодной для омовений. Оглядевшись по сторонам, убедившись, что в округе никого нет, я толкнула тяжелую створку и вошла в предбанник.
В тесном закутке горел масляный светец, озаряя мягким густым светом бревенчатые стены с полатями и узкую лавку. Пахло распаренными из березовых прутьев вениками да душистым квасом. Оставив на лавке кожух, с легкой досадой заметила, что щеколды здесь не имелось, или хотя бы крючка, или задвижки, только в место них темные полосы — если и было когда чем затворить, да все, видно, разломалось, а новую хозяева не торопились делать. Хотя от кого им тут запираться? В этом доме все свои, и уж никак не ждали мужскую ватагу принять к себе под кров, один из который и не муж вовсе, а девка. Открыла другую створку, что была еще ниже, скользнула внутрь. Тяжелый пар разом осел на грудь, духота окутала плотным одеялом, стоял пар, трещали в топки поленья, и гудел в недрах печи огонь, что сочился из щелей топки: его хватало, чтобы осветить все углы, длинную лавку и наполненные водой кадки. На печи уже бурлила в чугуне вода, выплескиваясь помалу на камни, шипела, тут же испаряясь. Скинув с себя всю одежду, оставшись только в одной рубахе, что была мне как мешок едва ли не до колен, сложив все опрятно на скамью, которая стояла сбоку дверцы, прошла к печи, подхватывая на ходу бадью и приготовленный ковш.
Начерпав воды, вернулась на скамью, опуская на нее полную горячей воды бадью, села рядом — лавка уже успела подсохнуть. Первыми нужно было вымыть волосы, потому расплела их быстро и намочила, выливая на голову воду ковш за ковшом. Конечно, с Ветицей было бы сподручнее и гораздо быстрее, но рядом не было никого, потому пришлось изрядно попыхтеть, натереть щелоком прядь за прядью и снова все смыть. Когда с волосами разделалась, в недрах истопки совсем стало нечем дышать — печь распалилась докрасна, но я и не хотела отсюда уходить так скоро, выбираться в промозглую сырость и возвращаться в тесную клетушку.
5_5
Стянув рубаху, прежде осмотрела себя. Царапины и синяки, которые уже обрели зеленоватый цвет, были повсюду — на коленях, бедрах, руках, но ничего серьезного, все уже подживало. Спокойно вылила на себя, омочив кожу горячей водой, пока тело не сделалось мягким, а кожа покрасневшей и бархатной. Усталость пути уходила, как и все смятение в душе, она будто тоже омылась, оставаясь прозрачно чистой, как родниковая вода. С каждым вздохом тело тяжелело, наливаясь свинцом, меня безмятежно качало в плотном, полнившимся густым жаром воздухе. Отсветы колыхались по деревянным ребрам стен, окутывали тягучим маревом, растворяясь в паре, голова закружилась, и хотелось уже открыть дверь и глотнуть спасительного холодного воздуха, но не хотелось даже вставать — так было хорошо сейчас, впервые за эти три тяжелых дня пути, разомлевшее от горячей воды и жары тело не хотело слушаться.
Через клокотавший густой шум в ушах я не сразу расслышала, что дверь в предбанник тихо скрипнула. И вздрогнула, успев только прикрыть грудь руками, когда внутрь, низко пригнув голову, вошел Вротислав. По плечам и груди были темные крапины, оставленные каплями дождя, светло-русые волосы, потемневшие и потяжелевшие от влаги, падали на его мягко очерченные печным огнем скулы, что разлился золотом по изгибу мокрой шеи, угасая в распахнутом вороте рубахи. В туманном полумраке глаза княжича будто светились изнутри, собирая в себе все блики очага. Оцепенение растянулось в вечность, и пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы повернуться к нему спиной, но от его жгучего взгляда не скроешься — кекуда. Сердце пустилось в галоп, когда он покинул порог и медленно приблизился, так заколотилось, что стены поплыли, и мне пришлось прикрыть веки и вцепиться в край лавки ладокью. Уличная прохлада, исходившая от мужчины, обдала на миг, скользнув зябким потоком по плечам и спине. И я чувствовала себя загнанной в западню, в то время, когда взгляд серо-холодных глаз оглаживал от затылка до самых пяток. Намеренно это сделал, оставив одну, чтобы потом прийти, застав меня раздетой?
— Зачем пришел? — пробормотала, облизав пересушенные жаром губы.
— Тебя долго не было. Я думал, ты уже вернулась, но твоя постель оказалась пуста.
Невольно повела плечами от того, сколь глубоко он волнуется за простую-то девку.
— Мог бы постучать, — попыталась расправить непослушными пальцами ткань рубахи, злясь на себя за свою нерасторопность и на то, как глубоко проникал его голос в самые недра груди, оседая и проливаясь легкой дрожью по телу.
— Я стучал, и звал, — проговорил намного глуше.
Я растерянно посмотрела через плечо быстрым взглядом, Вротислав стоял очень близко, и от того взыгралось волнение, обдавая волнами жара, казалось, сделает шаг, и я точно свалюсь без чувств. Ведь даже не услышала ничего, с паром переусердствовала и засиделась, и, если бы не он, так могло статься, что банные духи и не выпустили бы меня отсюда живой. Даже жутко стало от этого осознания.
Дыхание прервалось, когда я ощутила на своем плече горячие пальцы Вротислава, он мягко провел по моему голому предплечью, поднимаясь к шее, убирая мокрые пряди за спину. Я застыла, ожидая, что за этим последует. Что ок сделает? Возьмет? Но он уже это сделал и сейчас его ничего не остановит повторить это вновь. Да и нужно ли ограждать себя стеной? Делать какие-то усилия над собой? Я прикусила губы, осознавая, что его ласки приносили мне приятные ощущения, были желанны настолько, что разливалось по низу живота разогретой смолой густое томление. Я прерывисто выдохнула, едва удерживая себя на месте, кода Вротислав скинул сапоги, опустился на лавку за моей спиной, обхватив за бедра, притиснул к себе плотнее, так, что я ощущала его налившуюся желанием плоть, упиравшуюся в основании спины, даже через ткань его штанов я чувствовала раскаленный жар. Его объятия стали для меня опорой. Его сильные ладони опустились на бедра, огладили, скользнув вверх к животу и выше, накрыли ждущие его ласки груди. Я откинула голову на его плечо, когда он сжал их и разжал, и вновь сжал, сминая круговыми движениями, и я сама в такт его движения начала покачиваться, выгибаясь и отдавая себя его умелым рукам. Я слышала, как его дыхание сбилось, оно обжигало шею, растекаясь по коже плавленым воском. Одна ладонь выпустила грудь и вновь опустилась на живот, протискиваясь между бедер, и когда накрыла горячее лоно, томление всплеснулось яркими искрами к самой груди, вынуждая испустить глухой стон. Другой рукой Вротислав сдавил шею, вынуждая чуть повернуться к нему, навис, накрывая мои губы своими — горячими и сухими, одновременно его пальцы проникли свободно вглубь сжимавшего их лона, вынуждая его проникать короткими рывками, так, что мне пришлось опереться ладонями и о его крепкие ноги. Его губы и пальцы ласкали настойчиво, но мягко, распаляя меня изнутри, побуждая насаживаться быстрее и нетерпеливее. Его пальцы покинули меня, там все пекло и дрожало от жажды большего. Княжич, горячо выдохнув в мои губы, придерживая подбородок, теперь слегка самыми краешками касался их и будто думал о чем-то, хотя глаза его были затуманенными и потемневшими, такими глубокими, завораживающими — непонятно, как еще держится. Я даже губы сжала плотно, чтобы молчать, чтобы не просить его продолжить — так все внутри крутилось и полыхало мучительной жаждой. Но этого не пришлось делать — Вротислав выпустил.
— Повернись ко мне, — попросил он.
Разум колыхнулся, пытаясь предостеречь, но сквозь желание, что охватило меня, ему уже не пробиться. Я об этом подумаю после, возможно, буду корить себя и ругать — возможно, но это потом. Сейчас в недрах натопленной душно бани хотелось отдаться горячим рукам Вротислава, утонуть еще глубже в жаре его желания, захлебнуться собственной жаждой, нырнуть в глубину до самого дна и раствориться в безвременье. Хотя бы на миг. Я повернулась, сев сверху на лавку, так, что он, обхватив меня под коленями, закинув ноги за спину, подтянул ближе, и мне пришлось обхватить его за шею, чтобы усидеть. От бесстыдного положения стало тесно внутри, потому что теперь он мог видеть меня всю, и я из-под ресниц видела чуть дрогнувший в улыбке уголок губ. Потершись носом о мою щеку, заглянул в глаза — он вовсе не насмехался, напротив — смотрел, будто не на меня, а вглубь, зрачки его стали такими широкими, что я видела в них свое охваченное печным светом отражение. И это было похоже на безумие. Тогда, в палатке, он будто околдовал меня, и сейчас — тоже, иначе этому не было объяснения. Придерживая за плечи, я, набравшись смелости, опустил взгляд, и мои щеки вмиг запекло и, стало резко нечем дышать. Влажная ткань штанов облегала его ноги и облепляла твердую как камень плоть. Он вновь завладел моими губами впиваясь обжигая и кусая так, что по коже рассыпались угли, они жалили больно, остывали на губах пеплом. Он, то намеренно тянул, медленно целуя, то прикусывал и терзал раня калеными гранями своей безудержности и страсти, и вновь делал над собой усилие, касался воздушно и мягко вбирая и оглаживая, собирая кончиком языка соленый пот. И невыносимо было терпеть эту муку.
5_6
И било хпестко смущение того, что он мог сдержать себя, а я — нет. Его желание давило и сминало, заставляло тело плавиться, как масло, жаждать, чтобы он скорее оказался внутри меня, заполонил, залил до краев с головой своей страстью и утопил. Голова помутнела, и осталось только оголенное, обожженное внутренней борьбой первозданное желание принять, вынуждая томиться в ожидании и тянуться всем естеством к тому, кто может эту потребность утолить в полной мере, кто может погасить это пламя и заполнить собой пустоту. Может, так повлиял дурман пробудившейся от спячки природы, или духи все-таки заморочили меня, и завтра я обо всем пожалею. Верно, так оно и будет.