Плененная во тьме

Робертс Дженнифер

Я подумала о своей жизни, об истории своего существования, о прошлом, вращающемся вокруг своей матери, которая произвела меня на этот свет. О том, как мои желания привели к тому, что стало со мной. Точно так же, как и желания моей матери привели к тому, что стало с ней. И чем сильнее я пыталась не быть похожей на нее, тем больше я чувствовала, что становлюсь такой же, как она. Это было так несправедливо!

И пока я смотрела на Калеба, на то, как его пальцы интимно и нежно водили по моим губам, я убедилась, что все в этой жизни было несправедливо.

Я

оттолкнула его руку, не грубо, но твердо демонстрируя свой отказ от его прикосновений, и как ни странно, в уголке моего сознания, я знала, это был именно мой отказ. В его глазах проскользнуло какое-то первобытное чувство, после чего он снова надел на себя маску безразличия.

Выпрямившись, он прислонился к спинке кровати.

Образовавшееся между нами пространство можно было сравнить с океаном, а наше молчание, с тревожным затишьем перед надвигающейся бурей.

Он что-то планировал в отношении меня. И он до сих пор не рассказал мне, что меня ждет.

– Калеб...

– Знаешь, это не ты...

Должно быть, увидев на моем лице смущение, и, по всей видимости, ожидая его, он тут же подался вперед и продолжил, - В своем сне. Ты говорила, что это не только твоя вина, и так оно и есть - ты не виновата. Просто…ты не виновата.

В моем горле образовался большой ком. И как я ни старалась, я не могла его проглотить. Он просто застрял там, и душил меня.

Пальцы Калеба скользнули по покрывалу на моей ноге, после чего, запнувшись, вернулись обратно – в зону его личного пространства.

Почему он не мог быть просто злым, бездушным ублюдком, чтобы я знала какова была его роль и какова моя? Почему он постоянно переключался с холодного и безжалостного, на теплого и утешающего?

– Что они с тобой сделали, Котенок? Ты можешь мне рассказать?

Его глаза закрылись, и я задалась вопросом, что он скрывал. Неужели это было из-за меня? Навряд ли.

Он мучил меня, удерживал в плену, бил, принуждал меня к вещам, которые выходили за пределы моего воображения. А теперь... теперьон что-то... испытывал ко мне?

Мой внутренний голос напомнил мне, что, несмотря на все то, что он со мной делал, в этом всегда присутствовала малая толика милосердия. Да, я все еще была жива, и он никогда не пытался сотворить со мной то, что пытались сделать эти животные. Для них я не была человеком.

Я поняла тонкую грань между тем, что Калеб делал со мной и тем, что он с легкостью могсделать. Он всегда контролировал себя. Всегда объяснял, почему он делает то, или иное. Он целовал и ласкал меня, доводил до экстаза. Я была столь же настоящей для него, как и он для меня, и именно в этот момент, до меня, наконец, дошло... я что-то значила для него. В каком бы то ни было объеме, на который он только был способен, но я что-то значила для него.

Ирония этого прозрения заставила мой желудок сжаться. Теперь, когда я в полной мере ощутила настоящий ужас с теми ублюдками байкерами, я знала, что никогда не испытывала

подобного с Калебом. Даже когда он делал мне больно или заставлял сгорать он стыда, после, он всегда оставался рядом, делал мне массаж, обнимал - нес за меня ответственность. Он бы никогда не сделал того, что сделали эти ублюдки. Я знала это. Но имело ли это хоть какое-нибудь значение? Я не могла сказать наверняка. Возможно, уже ничего не имело значения.

Я так старалась быть чем-то, кем-то. Пыталась сделать так, чтобы моя жизнь хоть чего-то значила.

Все еще оставаясь пленницей и ощущая всю пустоту и отчаяние, я знала, что никогда не напишу сценарий, или книгу, никогда не сниму фильм. Я чувствовала, что никогда не стану кем-то большим, нежели мне предсказывали окружающие. Ничего из того, что я сделала, уже не имело значения. Никогда не имело. И никогда не будет иметь. И, предполагая другой вариант развития своей жизни, я лишь подчеркивала свою детскую наивность, но никогда не гнушалась надеждами и мечтами.

Наконец, я ответила на его вопрос.

– Больше это не имеет значения, Калеб.

Мой голос казался усталым, хрупким.

– Ничего не имеет.

В течение нескольким секунд он молчал, и я знала, он злился... как и я. Даже находясь в оцепенении, внутри меня все клокотало.

Я наблюдала за ним. Еле уловимые изменения, на которые я раньше не обращала внимания, сейчас были для меня крайне очевидны.

Какое место я занимала в его сердце? Знал ли он, что я могла читать его? Хуже того, мог ли он, в свою очередь, читать меня?

– Ты и я, мы оба, знаем правду. То, что они сделали с тобой, имеет значение.

Сейчас в его голосе не было злости, только уверенность.

– Все имеет значение. Все очень личное. Ты знаешь об этом так же, как и я. Не будь такой разбитой и подавленной, мы оба знаем, что это на тебя не похоже.

Я рассмеялась, но этот звук потонул в глубинах моего горла и прозвучал всего лишь отрывистым сдавленным звуком.

– Откуда тебе знать?

Он никогда прежде не отвечал мне полностью, и зачастую его слова ощущались лишь наполовину правдивыми, но по какой-то неведомой причине, мне казалось, что он поступал так, только потому, что просто не знал, какответить. Другими словами, он все же хотелмне ответить.

– Ты меня не знаешь. Даже такие простейшие вещи, как, например, мое имя.

Снова молчание. Я внимательно смотрела на него, ожидая его гнева, желая его.Мне нужно было найти повод для противостояния с кем-то, кто, по моему мнению, не сделает мне по-настоящему больно. Мне хотелось выговориться. В то мгновение я понимала, что Калеб был прав - и как бы я этого ни хотела, не в моем характере было сдаваться.

Он оставался спокойным, держа свои глаза закрытыми. На его прекрасных золотистых волосах виднелись красновато - коричневые полосы - у него в волосах была чья-то запекшаяся кровь. Меня передернуло.