Плененные любовью

Барбьери Элейн

Аманда наконец решилась поднять полный надежды взгляд на неподвижную старуху – и совсем упала духом. В темных, угольно-черных глазах полыхала все та же ненависть. Аманда совсем растерялась, когда Кахакетит внезапно прокаркала по-индейски:

– У меня был дурной сон.

Аманда ошалело захлопала ресницами, в замешательстве решив, что неправильно ее поняла. И тогда старуха, не меняя выражения на закаменевшем лице, перешла на английский:

– Я видела дурной сон в ту же ночь, как Чингу привел тебя в деревню. Мне снилось, что Чингу много лун бредет в одиночестве по пустынной и тяжкой дороге, пока на обочине не натыкается на тебя. Ты кажешься ему такой потерянной

и несчастной, что он из жалости берет тебя с собой. И пока вы идете рядом, ты успеваешь набросить на него чары, от которых он перестает видеть других женщин. Теперь он видит только тебя и желает только тебя. Сгорая от любви, он ведет тебя на самую вершину огромной горы и строит для тебя просторный, красивый вигвам. В этом вигваме вы с ним живете много лун. И каждый день Чингу не ленится приносить к твоим ногам все новые и новые доказательства своей любви. Но вот однажды он приводит тебя на высокий обрыв и предлагает тебе владеть всем, что ты видишь оттуда, во имя своей безумной любви. Ты ласково улыбаешься, и сердце Чингу поет от счастья, но стоит ему отвернуться, как ты толкаешь его в спину и он разбивается насмерть об острые камни внизу!

Аманда невольно охнула и побелела как мел. Кахакетит не на шутку перепугала ее своим сном! Неуверенным, дрожащим голосом она попыталась возразить:

– Но, Кахакетит, это ведь только сон! Не думаешь же ты в самом деле, будто я собираюсь убить твоего сына! Он отец моего ребенка! Почему ты невзлюбила меня из-за какого-то сна?

Она еще не успела договорить, когда осознала, что тратит слова попусту, абнаки слыли крайне суеверным племенем и с величайшей серьезностью относились ко всякого рода предзнаменованиям. Кахакетит, не меняя выражения лица, заговорила голосом, полным ненависти к нежеланной невестке:

– Я видела этот сон не один раз, а много ночей подряд. Я посоветовалась с шаманом, и он сказал, что предчувствие мое верное. Ты станешь причиной скорой гибели моего сына! Я пыталась объяснить это сыну, но он не стал меня слушать.

– Так ты рассказала ему о своих снах?!

– Он не стал меня слушать! – Морщинистое лицо Кахасетит внезапно исказилось от гнева, и при виде этой жуткой маски Аманде пришлось схватиться за стенку, чтобы не упасть.

– Мой сын погибнет из-за того, что полюбил тебя, и я не хочу видеть тебя в своем вигваме!

Аманда совершенно опешила от столь незаслуженных обвинений, а разъяренная старуха вопила без конца:

– Вон отсюда! Вон!

Наконец, обливаясь слезами, Аманда быстро вышла из вигвама. В ушах ее еще долго стояли исступленные вопли Кахакетит. Она бежала, не разбирая дороги, пока не оказалась за пределами деревни, где свалилась на землю в приступе жестокой рвоты, случившейся из-за пережитого испуга.

Дни, оставшиеся до возвращения Чингу, были полны тревоги и ожиданий. Даже увещевания рассудительной Нинчич не помогали избавиться от страхов, порожденных якобы пророческим сном Кахакетит.

Здравый смысл подсказывал Аманде, что не следует поддаваться глупым страхам. Однако несмотря на все рассуждения о том, что дурные сны не стоит воспринимать всерьез, в глубине ее души копились тревога и неуверенность.

Тем сильнее была ее радость, когда через две недели возбужденная Чолентит влетела в вигвам, где Аманда с Нинчич только что начали готовить ужин, и закричала:

– Воины вернулись! Воины вернулись!

Аманда торопливо отставила плошку, в которой толкла пожаренные зерна кукурузы, и выскочила наружу как раз в тот момент, когда усталые воины входили в деревню. В воздухе раздавался уже знакомый ей жуткий воинственный клич.

– Они

встретились с врагами и одержали победу! Смотри, сколько скальпов висит на их шесте! – Звонкий детский голосок Чолентит сорвался на пронзительный визг при виде торжественно шагавших воинов в боевой раскраске, Первый из них гордо нес шестифутовый шест, сплошь увешанный отвратительными трофеями – кровавыми доказательствами их победы.

Вся деревня высыпала навстречу удачливым воинам. Прозрачный мартовский воздух огласился воинственными воплями, душераздирающее «О-хой!» взлетало к самым небесам – даже женщины и дети орали до посинения, пока хватало воздуха в груди. Сиявших от гордости и счастья воинов тут же обступили родные и близкие, и только одна Аманда застыла на месте, не в силах шевельнуть пальнем, преодолеть ужас, сковавший ее члены и плескавшийся в огромных синих глазах. От шумной толпы отделилась высокая, стройная фигура и направилась к ней. Пронзительный взор Чингу наполнился грустью и сочувствием при виде искаженного страхом милого лица.

– Вы побывали в бою, Чингу? – Ее голос дрожал от избытка чувств, она радовалась счастью снова увидеть Чингу и ужасалась той цене, которую пришлось заплатить противникам беспощадных абнаки.

– Да, Аманда, мы встретились с врагами лицом к лицу и выдержали бой, но сейчас ты лучше не думай о том, откуда я пришел. Думай лишь о том, что я вернулся к тебе и больше никуда не уйду. – И он простер к ней руки – такой знакомый, желанный жест. Аманда не могла не заметить мольбы, промелькнувшей в его взгляде, и сразу приникла к широкой груди. Сильные руки крепко сжали ее в объятиях, помогая выбросить из головы мрачные мысли, и Чингу повел жену в вигвам.

В эту ночь все обитатели деревни собрались у большого костра, чтобы принять участие в празднике. Пляской индейцы благодарили добрых духов за ниспосланную им удачу. Аманде впервые пришлось присутствовать на такой церемонии, и ее поразил царивший здесь серьезный, молитвенный настрой. Новую песню каждый раз начинал кто-то один, а к нему постепенно присоединялись остальные голоса, сливавшиеся в гармонии, пока не вступал основной хор. Ритм пению задавали непрерывно звучавшие барабаны. Чистые, звонкие голоса женщин участвовали в пении только в качестве хора и совсем умолкали под коней песни, сопровождавшейся воинственным кличем, повторенным столько раз, сколько новых скальпов украсило кровавый шест. По мнению Аманды, эти заключительные вопли лишали церемонию всякой торжественности.

После вступительных песен настало время рассказать о недавнем бое. Первым встал самый старый воин: он шел вдоль цепочки своих товарищей, монотонным речитативом повествуя о совершенных подвигах, и гулкий рокот барабанов придавал и без того мрачному рассказу совсем уже зловещую окраску. Аманда пыталась вслушаться в его слова, и оттого очень скоро ей стало так худо, что пришлось выбираться из круга и искать убежища в пустом вигваме – желудок взбунтовался окончательно и больше не мог воспринимать кровавые подробности битвы.

Гораздо позже, когда праздник кончился и Аманда лежала в объятиях Чингу, она решилась признаться в своих сомнениях. Набрала в грудь побольше воздуха и серьезно заговорила:

– Чингу, ты же видишь, что из-за своей брезгливости мне никогда не удастся радоваться тому, что с таким благоговением воспринимают настоящие женщины-абнаки! – И она с бешено бьющимся сердцем выпалила, сама не зная, что последует за этим невероятным предложением: – Я пойму твои чувства, если ты выставишь меня вон, а себе в жены возьмешь другую женщину, за которую не придется краснеть перед друзьями.