Плени меня

Уэст Хармони

Она закончила мой набросок. Оба серых глаза затенены и так поразительны, что шрам становится незаметным. Почти отходящий на второй план.

Полная противоположность тому, каким я вижу свое отражение каждый раз, когда смотрюсь в зеркало.

Но, может быть, она видит меня таким.

Я оставил ее распростертой в ту первую ночь, как и обещал. На следующее утро я снял повязку с ее лодыжек. Неделю спустя ее руки все еще связаны перед ней. Некоторые уроки нужно усвоить на собственном горьком опыте.

Когда она, наконец,

позволит себе уступить всему, чего хочет, она больше никогда не убежит от меня.

Здесь она счастливее. Она не признается в этом ни мне, ни самой себе. Пока нет. Но она это сделает. Она поймет, что пребывание здесь дает ей шанс сосредоточиться на своем искусстве. Перестать пытаться быть той, кем ее хотят видеть все остальные. Делать то, что она хочет, без стыда.

Быть именно той девушкой, которой она мечтает быть. Встретиться лицом к лицу со своими самыми глубокими, темными желаниями.

И поддаться им.

НОЭЛЬ

Он в душе, вода заливает каждый дюйм его обнаженного тела.

Мышцы спины у него подтянуты, попка круглая. Одну руку он держит над головой, а другой гладит себя. Медленные, осторожные поглаживания. Как будто он представляет, как бы он меня трахнул. Он откидывает голову назад от удовольствия, вода стекает ему на шею и рельефную грудь.

— Что ты делаешь? — Я кричу.

Он прекращает поглаживать и поворачивается ко мне лицом, анфас. Вид его, твердого, истекающего кровью и ожидающего меня... Я не могу сглотнуть. Он хватается за душевую кабину над головой и ухмыляется.

— Хочешь присоединиться ко мне?

Я резко просыпаюсь.

— Если это должен был быть я, — протяжно произносит Бо со своего насеста на лестнице, кивая на картину на стене, — то ты справилась.

Его кожаная куртка исчезла, не оставив после себя ничего, кроме татуированной кожи. Меня охватывает безумное желание нарисовать для него татуировку. Его плечевые мышцы и бицепсы остаются расслабленными, когда он откидывается назад, разведя колени в стороны. Пока он не замечает мой пристальный взгляд и не напрягает пресс.

У меня пересыхает во рту, и я встаю, прижимаясь спиной к прохладному зеркалу, прежде чем он замечает, что у меня текут слюни.

За своим матрасом я нарисовала огромную картину в стиле фрески с изображением Бо на белой стене синей краской, которую он мне оставил. На этот раз он связал мне руки передо мной, что сделало мои удары неуверенными, но оставило мне возможность разгромить его дом. Мне также удалось снова надеть его спортивные штаны, но я все еще топлесс, мои волосы едва прикрывают соски.

Каждым взмахом кисти я понимала, что напрашиваюсь на наказание, но не могла заставить себя обращать на это внимание.

Пусть он накажет меня. Пусть он тянет меня за волосы, сжимает мое

горло, затыкает мне рот кляпом.

Может быть, мне это понравится.

С тех пор, как он прижал меня к земле в лесу и заставил раздеться перед ним, я не могла думать ни о чем другом. Мои воспоминания превращают момент из нападения в интрижку. От наказания к похвале. От мести к почитанию.

Я всегда думала, что мой первый раз будет с тем, кто любит меня. Но, может быть, мне это не нужно. Может быть, мне не нужны любовь, или нежность, или одобрение.

Может быть, мне просто нужно трахнуться.

На фреске, изображающей Бо, есть клыки, заостренные уши и волчий оскал. Зверь с человеческими глазами.

— Это моя лучшая работа, — говорю я ему. Он улыбается. Я ожидала, что он будет орать, кидаться дерьмом, бросит меня. — Ты не злишься?

— Я сказал тебе сойти с ума, не так ли? — Он встает, с важным видом подходит ко мне, мускулы перекатываются при каждом шаге. Я не могу отвести от него глаз. — Разве ты не чувствуешь себя лучше? Это то, что ты должна делать. Не то дерьмо, которое мама и папа велят тебе делать.

Для похитителя-психопата, который сказал мне свои первые слова всего месяц назад, он каким-то образом понимает меня лучше, чем кто-либо другой.

— Вообще-то, да.

Он рассматривает вырванные страницы из моего альбома для рисования, разбросанные по полу, прежде чем присесть. Его длинные пальцы осторожно берут рисунок, взгляд блуждает по нему, прежде чем перевернуть страницу ко мне.

— Что это?

Я слегка улыбаюсь ему, хотя в моем горле образуется комок.

— Солнце, затмевающее луну.

Несколько мгновений его брови остаются озадаченными. Но затем на его лице появляется понимание. Вспоминая луну Хантера, нарисованную на моей руке в ночь, когда он шантажировал меня.

— Он - луна, а ты - солнце.

Я киваю.

Бо медленно встает, улыбаясь.

— Ты затмеваешь все, что он когда-либо делал тебе.

Мое сердце почти останавливается, и я не могу подобрать слов, чтобы поблагодарить его.

Его взгляд скользит к его портрету, вырванной странице из моего альбома для рисования, который он повесил на стену над моим матрасом.

— Я хочу купить вот это.

У меня сжимается грудь. Раньше никто никогда не интересовался моим искусством.

— Я могу просто подарить его тебе.

— Нет. Ты подпишешь это, и я куплю. — Он упирает руки в бедра, оценивая стены и потолок. — Из этой комнаты могла бы получиться отличная художественная студия.

Я издаю грубый смешок. Когда мне было тринадцать, я спросила маму, можем ли мы превратить одну из трех спален для гостей в нашем викторианском особняке в художественную студию, и она выглядела так, словно хотела дать мне пощечину, прежде чем сказать, чтобы я перестала тратить ее время и готовилась к фотосессии.