Пленница бандита
Шрифт:
— Ты почему не спишь? — Леша обхватил мои ладони и запрокинул голову назад, встречаясь взглядом с моим. — Волнуешь?
— Нет, — покачала головой, — хотела попросить.
— О чем?
— Отвези меня завтра на кладбище, пожалуйста. Я хочу…мне надо… — слова никак не хотели выстраиваться в предложение. Я не приходила туда очень долго, также как и отец.
Не могла просто, не могла смотреть на памятник, на улыбающуюся с фотографии маму. Это было слишком. Да, я поступала, как эгоистка, как никчемная дочь, но никак не могла заставить себя навестить ее. Потому что чувство вины
На следующее утро Леша отвез Артема к своим родителям, именно у них гостил Артемка в те дни, когда после моего маленького бунта с побегом Леша увез малыша от греха подальше. Они жили в полутора часах от города, в небольшом элитном поселке. За все это время мне так и не удалось с ними познакомиться, Леша хотел, но я пока была не готова. Сама не знала почему, не могла объяснить, может, боялась подсознательно, что не примут, осудят. Потому знакомство мы отложили до лучших времен. Ближе к полудню Леша вернулся, и мы отправились на кладбище.
Могилка мамы выглядело заброшенной, проросшие вокруг сорняки и высохшая трава, придавили ей особо печальный вид. Мне стало стыдно, до боли просто, потому что пока я тонула в своем эгоизме, жалея себя, сюда никто не приходил. Отец заливал горе алкоголем, а других родственников у нас не было. Во всяком случае не было тех, кому было до нас хоть какое-то дело. После потери отцом бизнеса о нас все резко позабыли.
— Здравствуй, мамочка, — я присела на корточки рядом с невысоким мраморным памятником с большой черно-белой фотографией.
Я помнила, когда было сделано это фото, мне тогда лет десять было, и мы всей семьей ездили отдыхать на море. Тогда мы были счастливы, это было еще до того, как гормоны ударили в мой бестолковый мозг, и из маленькой принцессы я превратилась в избалованную суку. Мама улыбалась, глядя на меня с фотографии, словно живая, такая настоящая, веселая. Я должна была запомнить ее именно такой, а вышло…
— Ты прости меня пожалуйста…за все, — я говорила шепотом, но это было необязательно, Леша стоял чуть вдали, понимая, что мне нужно пространство. — Я так перед тобой виновата, если бы я только могла что-то изменить, если бы могла обратить время вспять.
Я сама не поняла, как начала плакать, слезы катились и катились, капая на холодный мрамор, а я продолжала говорить, меня словно прорвало, и слова лились без остановки. Я просила прощения за себя, за папу, за то, что мы совсем ее не навещали, говорила, как сильно мне ее не хватает, как хочется прижаться к ней, как тогда, в детстве и позабыть обо всех проблемах. Рассказала, что согласилась на операцию, которая должна была состояться через три дня, о своих страхах и неуверенности, о принятом решении жить дальше и постараться простить себя. Наверное, пока я говорила, расплакалась слишком громко, и Леша, не выдержав, подошел ко мне, обнял ревущую меня и прижал к себе.
Я еще долго плакала, прижавшись к груди своего мужчины и чувствуя, как груз, давивший на меня столько лет, постепенно спадает с плеч и исчезает с каждой пролитой слезой. Наверное, в этот момент я наконец-то смогла отпустить ситуацию. Нет, мне по-прежнему было невыносимо больно, но теперь иначе.
После Леша помог мне привести могилу матери в порядок. Мы убрали поросшую вокруг траву, отмыли памятник, починили ограду, а потом еще долго сидели молча на небольшой скамеечке, думая каждый о своем. Домой мы вернулись поздним вечером, а с утра отправились в больницу.
Следующие два дня пролетели как в тумане, мне задавали вопросы, брали кровь на анализы, таскали из одного кабинета в другой, несколько раз повторили ход операции, скорее не для меня, а для Леши, который окончательно теряя самообладания, казалось, готов был разнести здесь все на кирпичики. За день до операции со мной провел беседу анестезиолог — милый дядечка лет пятидесяти, с легкой проседью волос на висках и густыми черными усами. Он напоминал доктора Айболита из произведений Чуковского и отчего-то внушал полное доверие.
— Боишься? — спросил Леша в день операции. Он старался улыбаться, но получался львиный оскал. А мне было смешно, он выглядел так, будто операция предстояла ему. И не действовали никакие заверения врачей. Удивительно просто, а ведь именно он настоял на операции. И все то время, что мы были знакомы, казался просто оплотом спокойствия и здравомыслия. За редкими исключениями.
— Немного, — не стала врать. Конечно, я боялась, а кто бы не боялся?
— Все будет хорошо, — он улыбнулся, — когда ты проснешься, я буду рядом.
— Не самое плохое пробуждение, — я коснулась его лица, провела по гладко выбритой щеке ладонью, а потом в дверь палаты постучали. Пора.
Меня увезли в операционную, а Леша остался ждать за ее дверями. Дальше просто было нельзя, он бы и рад. В операционной было довольно шумно, хирурги раздавали указания, переговаривались между собой, шутили со мной, рассказывая байки о пациентах, что во время наркоза покидали тело и наблюдали за операцией со стороны. Я только посмеивалась, понимала, что они просто стараются меня успокоить. А потом комната вокруг закружилась, веки стали тяжелыми и все сложнее было удерживать открытыми глаза, откуда-то из далека послышалось мое имя, еще раз, еще и пустота.
—Слава, не беги, упадешь, егоза
— Мам, догоняй.
Маленькая девочка бежала по усыпанной гравием тропинке к небольшой палатке со сладкой ватой. Позади нее шла красивая молодая женщина, сетуя на слишком шуструю и не по годам развитую дочь. Она смотрела на маленькую безобразницу и никак не могла отвести глаз от дочери — самого ценного и дорого, что было у нее в жизни.
— Ну куда ты побежала, Слав?
— Хочу вон ту, зеленую, — произнесла серьезно девочка, глядя на продавца. Мать только головой покачала и протянула купюру. Ну что за ребенок.