Пленница французского маркиза (Книга 1)
Шрифт:
– Это богатство не только мое, а если точнее, моего там всего лишь половина. Большую часть денег в производство золота вложил князь Еремей Астахов.
– Понятно. А другая половина, значит, принадлежит вот этой мадемуазель?
– Поскольку князь Николай Астахов умер, золото принадлежит его родственникам, - упрямо проговорил старый маркиз.
– Тебя только это смущает?
– деланно удивился его сын.
– Но это поправимо: мы с княжной Астаховой поженимся, все, что ты спрятал, будет нашей с нею совместной собственностью и тебя не будут терзать муки совести, не правда ли, моя дорогая невеста?
– Я никогда не выйду за вас замуж, слышите, никогда!
– вскричала Соня.
Ни один мускул не дрогнул на лице Флоримона.
– Мне говорили, что русские женщины очень экспансивны. Я рад в этом убедиться. Не помню, кто из мудрецов сказал: не давай зароков. Я постараюсь завоевать вашу любовь, моя прекрасная дева!
– он опять поклонился Соне и обратил вопросительный взгляд на отца.
– Ты же не думаешь, папа, что я стану применять насилие по отношению к княжне? Каюсь, я порочен, но, уверяю тебя, не настолько, как может показаться. Княжна сама придет к тебе и скажет: "Я согласна выйти замуж за вашего сына!" Тогда ты покажешь, где спрятал золото?
– Тогда покажу, - проговорил Антуан де Баррас, отводя взгляд от лица изумленной Софьи.
Флоримон опять крепко взял её за локоть.
– Пойдемте, мадемуазель Софи, папа устал. Видите, он даже вспотел, стараясь не показать вам, какие муки он терпит. Оставим его, пусть отдохнет.
И он почти вытолкнул княжну из комнаты больного.
Она хотела пойти в ту же сторону, откуда пришла, но маркиз заступил ей дорогу.
– Нет, нет, там для вас нет ничего интересного. Я хочу показать вам кое-что. Уверен, это не оставит вас равнодушной!
Проходя мимо следующей двери, он стукнул в неё костяшками пальцев, но почти втолкнул Соню в другую комнату, соседнюю.
На первый взгляд, это была самая обычная комната: с тяжелыми бархатными шторами, украшенными золотым позументом, с мебелью на тонких золоченых ножках, вазами из дорогого фарфора. В простенках между окнами на изящных жардиньерках стояли красивые керамические горшки, из которых живыми водопадами стекали декоративные цветы.
Соня недоуменно огляделась: испуганное воображение нарисовало ей темницу, в которой собирался запереть её преступный Флоримон де Баррас.
Она выдернула у него из руки свой локоть - что же он себе позволяет? разве никто не учил его этикету?
– и холодно поинтересовалась:
– Что вам от меня нужно?
– Что мне нужно, я уже сказал, - усмехнулся он.
– А я вам ответила.
– Понятно, - он покачал головой, изображая разочарование.
– Но вначале посмотрите сюда.
Он подвел её к левой стене, на которой ничего не было кроме двух небольших акварелей. Флоримон отодвинул одну из них и сделал приглашающий жест:
– Прошу!
Под картиной оказался глазок и, внутренне холодея, Соня заставила себя к нему приникнуть.
Вначале она увидела искаженное ужасом лицо Агриппины, а потом и всю её, совершенно обнаженную с руками, стянутыми за спинкой странного на вид, широкого и высокого кресла, и ногами, привязанными к его ножкам.
– Вы видите то, что нигде больше не увидите, - раздался у её уха по-учительски назидательный голос Флоримона де Барраса.
– По крайней мере, в качестве простого зрителя. Это то, что другие народы называют французской любовью, хотя, согласитесь, она доступна каждому. Надо сказать, ваша служанка хорошо сложена, а то я уж было начал жалеть Эмиля - он ведь у нас эстет!
Соня стояла, завороженная разворачивающимся перед её глазами зрелищем. Эмиль снял камзол, белую с кружевами рубашку и теперь стоял перед Агриппиной - получается, и перед нею тоже - обнаженный по пояс, красивый, как первобытный дикарь. Княжна видела похожего в книжке про варваров, иллюстрированной каким-то талантливым художником.
Впрочем, бедной горничной он вряд ли казался красивым. Он вселял в неё ужас, потому что собирался сделать с нею нечто страшное, причем она от страха даже не кричала, считая, что её все равно никто не услышит.
– Прекратите это, слышите?
– потребовала она у Флоримона, который наблюдал за нею взглядом змеи, глядящей на кролика.
– Неужели вы считаете, что такое сойдет вам с рук?
– Какое - такое?
– он явно издевался над Софьей.
– Насилие!
– Разве ваша служанка - свободная женщина?
Вопрос маркиза поставил княжну в тупик; она отчего-то не смогла солгать и потому замялась.
– Иными словами, она - крепостная, а, значит, ваша собственность.
– Вот именно, моя, а не ваша!
– И вы станете жаловаться французским властям, что мы покушались на вашу собственность?
– Именно, буду жаловаться!
– в отчаянье выкрикнула Соня.
– А я скажу, что вы продали вашу служанку мне, для любовных утех, и получили за это, скажем, сто ливров. Причем, у меня найдутся свидетели, которые присягнут на Библии, что это правда... Но вы отвлеклись, мадемуазель Софи, смотрите, это дорогого стоит!
Он взял её за голову и чуть ли не носом уткнул в глазок. Между тем, Эмиль обнажился полностью - теперь княжне были видны его упругие белые ягодицы. Агриппина видела его спереди, и бедная девушка от этой картины даже зажмурила глаза.
Эмиль опустился перед нею на колени и впился губами в шею. Соня вздрогнула: ей показалось, что сейчас как в страшных сказках Эмиль прокусит её и станет пить кровь.
То, что слуга маркиза собирался делать с Агриппиной, Соня представляла себе весьма туманно. То есть, она не была совсем уж темной, знала, откуда берутся дети, но более подробно... Нет, она понимала свою горничную, которая сейчас умирала от страха, но отчего-то теперь и сама продолжала смотреть, мысленно уверяя себя, что ещё немного, и она отойдет от глазка, выскажет развратному Флоримону все, что о нем думает.