Пленник дуба

Брэдли Мэрион Зиммер

«Моя любовь к тебе — вот моя молитва, — подумала Гвенвифар. — Любовь — единственная молитва, которую я знаю». Никогда еще она не любила Ланселета столь сильно, как в этот миг; потом хлопнула дверь, беспощадно отсекая все, что осталось за ней, и Гвенвифар ощутила, как стены смыкаются вокруг нее, подобно ловушке.

Сколь безопасно она себя чувствовала средь этих стен в былые дни, давно оставшиеся в прошлом! Они казались тогда такой надежной защитой… Теперь же Гвенвифар осознала, что ей предстоит остаться здесь до самой смерти. «Когда я была свободна, — подумала она, — я страшилась своей свободы и не ценила ее. А теперь, когда

я научилась любить ее и стремиться к ней, я отказалась от нее — ради своей любви». Гвенвифар смутно ощущала, что поступила правильно: свобода — достойный дар и жертва Господу. Но все же, идя по монастырю, она никак не могла отделаться от ощущения захлопнувшейся клетки.

«Ради моей любви. И ради любви Господней», — подумала Гвенвифар и почувствовала, как в ней проклюнулся первый росток душевного покоя. Ланселет отправится в ту церковь, где умер Галахад, и помолится там. Быть может, он вспомнит тот день, когда туманы Авалона расступились, и они втроем — она сама, Ланселет и Моргейна — заблудившись, шли по колено в озерной воде. При мысле о Моргейне в душе Гвенвифар вдруг вспыхнули любовь и нежность. «Мария, святая Матерь Божья, не покинь ее. Пусть она придет к тебе, когда настанет срок…»

«Стены, эти стены — они лишат меня рассудка. Я никогда больше не буду свободной…» Нет. Ради своей любви и ради любви Господней она научится снова любить эти стены. Сложив руки в молитвенном жесте, Гвенвифар прошла по монастырю к дому, в котором обитали монахини, и скрылась в нем — навсегда.

ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА

Я думала, что лишилась Зрения; Вивиана отказалась от него, еще когда была младше меня, и избрала себе преемницу. Но некому было воссесть на престол Владычицы после меня, и некому было воззвать к Богине. Я видела, как умерла Ниниана, и ничего не могла поделать — даже пальцем не могла шевельнуть.

Я выпустила это чудовище в мир и молча смирилась с теми деяниями, что должны были заставить его бросить вызов Королю-Оленю. И я видела из своей дали, как разрушили храм на Драконьем острове, и как началась охота на оленей — без любви, без вызова, без обращения к той, что сотворила оленей: просто стрела, прилетевшая из зарослей, или удар копья. И на народ Ее чужаки тоже охотились, словно на оленей. Течение сил в мире изменялось. Иногда я видела Камелот, уходящий в туман, и войны, бушующие вокруг, и новых врагов, выжигающих и опустошающих побережье — норманнов… Новый мир. Новые боги…

Воистину, Богиня ушла — даже с Авалона, — и я, смертная, осталась одна…

И все же однажды ночью меня посетил некий сон, некое видение, некий обрывок Зрения — я увидела это в зеркале в ночь новолуния.

Сперва я видела лишь войны, терзающие страну. Я так никогда и не узнала, что же произошло меж Артуром и Гвидионом после того, как Ланселет и Гвенвифар бежали из Камелота, но вражда расколола соратников, а Гавейна и Ланселета разделила кровная месть. Позднее, уже находясь при смерти, Гавейн простил Ланселета — он всегда был великодушен. Он умолял Артура помириться с Ланселетом и призвать его вернуться в Камелот. Но было поздно. Теперь даже Ланселету было не под силу собрать воедино легион Артура, ибо многие пошли за Гвидионом; на его стороне теперь выступала добрая половина людей Артура, и большая часть саксов, и даже отдельные изменники-северяне. И в тот час перед рассветом зеркало прояснилось, и в таинственном, нездешнем свете я наконец-то увидела лицо моего сына. Он

медленно поворачивался из стороны в сторону, вглядываясь в темноту, и в руках у него был меч…

Он, как в свое время Артур, шел бросить вызов Королю-Оленю. Я и забыла, что Гвидион невысок ростом, как Ланселет. Эльфийская Стрела — так саксы прозвали Ланселета; невысокий, смуглый и смертоносный. Артур был выше его на голову.

О, во времена Богини человек выходил против Короля-Оленя, взыскуя его сана! Артур предпочел дождаться кончины своего отца, но теперь в этой стране правят иные порядки — отец враждует с сыном, сыновья бросают вызов отцам — и все ради короны… Я словно видела, как земля краснеет от потоков крови там, где сыновья не желали терпеливо дожидаться своего восшествия на престол. А затем я увидела среди кружащейся тьмы Артура, высокого и светловолосого… он был один, отрезанный от всех своих товарищей, и в руке у него сверкал обнаженный Эскалибур.

Но за этими кружащими фигурами вставали и иные картины: вот Артур, забывшийся беспокойным сном у себя в шатре, вот Ланселет охраняет его сон. А где-то — я знала это — спит и Гвидион, окруженный своими воинами. Однако же некая часть их души рыскала по берегам Озера, вглядываясь во тьму, выискивая друг друга и держа мечи наготове.

— Артур! Артур! Выходи на бой! Или ты слишком меня боишься?

— Никто не посмеет сказать, что я когда-либо бежал, не смея принять бой!

Артур повернулся к Гвидиону, что как раз вышел из леса.

— А, так это ты, Мордред, — сказал он. — А я так и не мог до конца поверить, что ты действительно выступил против меня — не мог, пока не увидел этого собственными глазами. Я-то думал, что все эти россказни — выдумки недоброжелателей, старающихся подорвать мое мужество. Но что я тебе сделал? Отчего ты сделался врагом мне? Почему, сын?

— Неужто ты вправду веришь, что я когда-то переставал им быть, отец? — с невыразимой горечью произнес Гвидион. — Для чего же еще я был рожден на свет, как не для этого мига, для того, чтоб бросить тебе вызов — ради дела, что ныне не принадлежит уже этому миру? И я не знаю теперь, почему я выступил против тебя — потому лишь, что у меня не осталось иной цели в жизни, или ради этой ненависти.

— Я знал, что Моргейна ненавидит меня, — тихо произнес Артур, — но не думал, что ненависть ее настолько глубока. Неужели ты обязан подчиняться ей даже в этом, Гвидион?

— Так ты думаешь, что я исполняю ее волю? Глупец! — прорычал Гвидион. — Если бы что-то и могло заставить меня пощадить тебя, так это мысль о том, что я выполняю волю Моргейны, что это она желает свергнуть тебя! Я не знаю, кого ненавижу сильнее — — тебя или ее!

А потом я шагнула в свой сон — или видение, или что бы это ни было, — и осознала, что стою на берегу озера, облаченная в одеяние жрицы, стою меж Артуром и Гвидионом, готовыми сойтись в схватке.

— Должно ли этому свершиться? К вам обоим взываю — во имя Богини, помиритесь! Я виновна пред тобою, Артур, и пред тобою, Гвидион, но вы должны ненавидеть меня, а не друг друга, и я прошу вас именем Богини…

— А что мне Богиня? — Артур сжал рукоять Эскалибура. — Я всегда видел ее в тебе, но ты отвернулась от меня, а когда Богиня отвергла меня, я нашел другого Бога…

А Гвидион, взглянув на меня с презрением, произнес:

— Мне нужна была не Богиня, а мать, а ты отдала меня той, что не боялась ни Богини и никого из богов.