Пленник стойбища Оемпак
Шрифт:
Через несколько дней мы встретились. Это была она, моя далекая девчушка Лариска. Она отступила на шаг, и лишь бледность лица выдала ее волнение, да в немигающих глазах была не радость и не печаль, а лишь утомленность и отчаяние.
— Ну, здравствуй! — Лариса прерывисто вздохнула, и щеки ее порозовели тем румянцем, который меня когда-то восхищал. — Вот и я.
Я не могу вспомнить своих первых слов, а лишь те, что были сказаны спустя несколько мгновений. Обыкновенные, банальные:
— Боже мой, откуда? Как?
— Я приехала. Работаю в школе.
— А у меня… жена. Надо бы увидеться, — сказали неуверенно.
Домой я ее не мог пригласить. Не хотел, чтобы она видела меня с женой.
— Не надо специальных встреч. Достаточно вот таких, мимолетных.
— Ну и дела, — протянул я в ответ. — Ты прости, что я не отвечал. Пожалуйста…
— Еще не хватало, чтобы ты мне отвечал. Я, может быть, перестала бы тебя уважать. Это проявление силы, а не слабости. Не переживай.
— А ты все так же: «Если вы уже устали, то сели-встали, сели-встали». Этой шуткой я хотел вернуться к нашему прежнему с ней тону, но тотчас понял, что шутка была бестактной и жестокой. В ней скрывался намек на неосуществленность прежних замыслов и надежд.
За ее спиной мелькнула вдалеке беличья шуба моей жены. Лариса, перехватив взгляд, оглянулась.
— Ты знаешь мою жену?
— Совсем издалека. Сейчас и не разглядишь, все так закутаны… — Она снова задержала на мне взгляд. — Ну, я побежала.
«Та и совсем не та. Что делается, что делается», — пробормотал я.
Лариса
Из дневника:
«Ты уехал. Кажется, в сердце вонзили нож, а я терплю, сдерживаю крики от боли… Ведь ты живешь в каждом моем движении, в каждом дыхании. Слишком много места занимаешь ты в моей жизни, и в то же время, как ни странно, я боюсь, что без тебя мало места будет оставаться для обыденных дел: жить, ходить на работу, разговаривать и встречаться с подругами…
Весь день провела в ожидании какого-то просветления. И вот это просветление наступило — на почте мне вручили твое письмо. «Да, любовь побеждает все и всех», — подумала я с гордостью, и радость захлестнула меня. Но, не полностью распечатав конверт, я ужаснулась, увидев строчки, написанные карандашом. Разве можно писать карандашом о столь высоком чувстве? А возможно, ничего нет особенного, возможно, он по какой-то особой причине написал карандашом, а я чересчур щепетильна и жестока в своих требованиях? Может быть, это намек на наши почти близкие отношения? Разве очень близкие люди не могут позволить друг другу писать карандашом на клочке бумаги? А письмо горькое: «Милая Лариска! Я уезжаю, — так надо. Извини, что не успел проститься. Гора с горой не сходится. Одним словом, счастья тебе! Спасибо за все. Константин».
Из дневника:
«И вот уже пришла зима, а я все равно думаю о тебе, мой дорогой и такой далекий. Если я когда-нибудь изменю тебе, я никогда не прощу себе этого. Не потому, чтобы быть перед тобой такой же чистой, как сейчас, а потому, что я не могу быть виноватой прежде всего в своих глазах, ибо мне трудно будет жить, я буду презирать себя.
А утро, Котенок, такое сегодня хорошее, такая обильная холодная роса! Меня распирает ожидание чего-то необыкновенного, таинственного, и я мысленно частенько бываю там, далеко…»
Через полтора года:
«Ты опять не ответил мне. Сердце полно тревоги за тебя. Что делать?»
Еще через полгода:
«Я отчаялась попасть на Чукотку. Ответы одни: «Вашей специальности работники не нужны», «Мы не сможем обеспечить вас квартирой…»
«Котенок, я все равно приеду — любыми путями».
«Это и смешно и горько, но я горжусь своей самоотверженностью.
Честно признаться, я боялась встречи с тобой. Я увидела тебя — ты прошел очень близко. Был задумчив и сосредоточен, но ты остался таким же, почти не изменился. Впрочем, нет, что-то в тебе изменилось. Лицо стало жестче и… мужественнее. Но, когда я заметила у тебя седину, мне захотелось крикнуть, мои глаза наполнились слезами жалости и боли. Ведь мы могли бы быть все эти годы вместе! Могли! Могли! Могли быть счастливы!.. Потом я заревела от жалости к себе — ведь я тоже совсем другая… Люди шли и оборачивались, и дождь моросил нескончаемо и тоскливо.
И вот эта встреча, от которой уже нельзя было уйти. Ты растерялся и сказал: «Детсад? Детсад…» А потом обычное: «Боже мой! Откуда? Как?» Потом появилась твоя жена…
Так мы встречались еще и еще много раз. Признаться, я хорошо изучила твои маршруты. Я бессовестная, ты не знаешь, как я обрадовалась, когда ты ушел от жены! Я ведь совсем потеряла надежду, мне уже было достаточно лишь иногда увидеть тебя, перекинуться словами. Но, когда ты остался один, уж тут я не упустила, прибежала на второй день к тебе в твою временную комнатку. Мне хотелось броситься к тебе, прижаться губами в расстегнутый ворот твоей рубашки. Но ты мне тогда сказал жестоко, будто окатил ледяной водой: «Ты странный человек, Детсад. Ведь прошло столько лет! Так не бывает в жизни, пойми. Ты просто вдолбила себе, что любишь меня. Любить меня тяжело. Уходи и не появляйся». Хорошо. Я ушла. Прошел еще день. Я просто летала от счастья. И я пришла во второй раз. Ты спал, наверное, после очередной встречи с друзьями. Я пошла в учреждение, где работала твоя бывшая жена. Я незаметно устроилась невдалеке и долго наблюдала за ней. Мне надо было твою жену хорошо разглядеть, чтобы не быть даже в мелочах похожей на нее. Ничто тебе не должно напоминать о ней, ведь вы жили плохо, и тебе это стоило немало душевных сил. Может быть, и ей, но меня это не интересует — любовь эгоистична.
Я, конечно же, не могла многое узнать из ее привычек, манер. Но пока мне было достаточно внешности. А выглядит она довольно эффектно. Во многом за счет косметики. Это требует немало времени и сил: сон в бигудях, лоснящееся кремами лицо. Я это хорошо знаю. Долгие годы мне приходилось жить в общежитиях… Лучше не знать, как приготовляют красивый торт, правда? А ты знал, и это тебе надоело. Слишком много золота и дорогих вещей. Это раздражает таких мужчин, как ты. Я тоже люблю украшения, но, видимо, придется от них совсем отказаться — резкий контраст; всегда действует очищающе.
Пожалуй, чересчур высокомерна, хотя тут же спохватывается и пытается быть простой, но эта искусственность бросается в глаза. В разговоре по телефону голос меняет, очевидно, в соответствии с рангом собеседника в обществе. И сразу можно определить, кто на том конце провода — мужчина или женщина. В первом случае — игрив, ироничен. Во втором — жестковат и покровительствен, за ним слышится: да, к сожалению, я тоже принадлежу к вашему племени, но я — это я, я красивее, умнее вас, а все вы клюшки и ничего не понимаете в жизни. Любит намекать на якобы известные лишь ей интимные стороны во взаимоотношениях знакомых людей. Вообще этот тип женщин мне хорошо знаком: образованны, начитанны, слабы здоровьем, чаще ревнивы и властолюбивы. Может, я в чем-то ошибаюсь? Но, по-моему, нет. Такие женщины, несмотря на кажущуюся независимость и внешнее легкомыслие, более всего в жизни дорожат положением в обществе, эффективными и нужными знакомствами, дорогой обстановкой в квартире, которая, кстати, не всегда соответствует зарабатываемым деньгам. И, конечно же, им нужен покорный, респектабельный муж.