Пленник волчьей стаи

Пшонкин Юрий Александрович

Покачиваясь на плохо сгибавшихся лапах, Седой по­кинул место Первого сбора стаи.

И тогда Вожак сказал: «Я говорю! Братья, воздадим славу старому волку, который умножал и сохранял наш род». Задрав морду навстречу встававшему над землей солнцу, Вожак завыл. И другие волки сделали то же, и в Большой Тишине далеко-далеко от урочища многие Пти­цы и звери услышали песню славы в честь старого волка.

А Седой, опустив голову, уходил все дальше и дальше, от стаи. Отныне он остался один на этой холодной чер­но-белой земле. Снег лишь припорошил колючую землю, но старый волк уже чуял, что скоро сверху упадут на нее новые знаки Долгого Холода. Об этом

ему «говорили» старые раны и старые кости. Они уже давно извещали ему о холодах и пургах... Седой шел навстречу солнцу, в те места, где он впервые встал на тропу охоты, где проходила тропа свободных оленей, возвращавшихся к Долгому Холоду от большой холодной воды. Зачем он идет к этой тропе? Ему теперь не завалить даже совсем молодого вольного оленя. Разве что удастся подкарау­лить такого же старого оленя, как и он сам. Но сколько помнил себя Седой, столько знал, что в стаде вольных рогатых старых, немощных он не встречал. Видно, воль­ные олени тоже живут по тому закону, что и волки. Ста­рый зверь не нужен сородичам.

* * *

Он все шел и шел. Ему хотелось поскорее покинуть владения стаи, из которой его проводили с почетом. Се­дой был стар, но горд. Ему не хотелось, чтобы собратья видели его жалким. А пустой желудок уже «запевал» такую знакомую песню голода.

Седой с трудом добывал полевок и оттого слабел с каждым новым днем. Уже взошло семь лун, как он поки­нул стаю. Утром восьмого дня его ноздри поймали запах оленей. Седой встрепенулся, потрусил на запах и вскоре встал на след рогатых. Он чихнул, прочищая ноздри, и поплелся по следам.

...Десять и четыре луны и столько же солнц паслись важенки сохжоя в доброй долине. На пятый день от де­сятка самец увел важенок из нее. Атувье, собрав пожит­ки, двинулся за косяком. Он решил довериться чутью сохжоя. Другого решения у него не было. Незнакомые сопки, пряча свои макушки в облаках, угрюмо «смот­рели» на незнакомого человека. Давно не видел ни солн­ца, ни луны Атувье и не знал, куда ведет оленух и его, человека, могучий, умный сохжой. Но сохжой обязатель­но приведет косяк на новое, богатое пастбище. В этом Атувье не сомневался.

Дикарь задавал ход, шел хоть и быстро, но так, что за ним поспевали даже самые молоденькие оленухи, вчерашние оленчики. Иногда самец-предводитель скоро поднимался на склон сопки, оглядывая косяк. Он видел всех и всё. Видел и человека, неотступно шагавшего за его оленухами. Сохжой злился на человека, на заклятого врага вольных оленей. Злился, но пока терпел присутст­вие врага. Человек вел себя миролюбиво, не пугал оле­нух. Пропажу одной важенки сохжой заметил, но это не насторожило его. Важенки глупы и трусливы. Та могла просто где-то отстать.

Весь день дикарь вел оленух по распадкам. К вечеру показался просвет, и косяк вышел на просторное плато. Слева виднелись зубцы неведомого Атувье хребта. Снег на плато был испещрен следами зайцев. В одном месте Атувье заметил свежие следы росомахи. Они тянулись к гребню и пропадали за ним... «Однако, спокойное мес­то»,— подумал Атувье. Сохжой ушел вперед и остановил­ся на возвышении. Он глядел куда-то вдаль, словно вы­сматривая что-то.

Оленухи разбрелись по плато, бережно обкусывая еще не занесенные снегом кустарники, разгребали неглубо­кий, рыхлый снег, щипали ягель.

Атувье снял чаут. Накануне он доел мясо убитой им оленухи. Надо было убивать вторую. Он уже высмотрел одну, хромавшую на левую переднюю ногу. Оленуха по­ранила ее, когда косяк переходил свежую осыпь. Навер­ное, в ногу попал острый камешек. Ее-то он и решил убить — все равно с больной ногой уже не сможет бегать.

Наступили сумерки. Они быстро густели. Небо впер­вые очистилось, и над землей чаучу засияла луна.

Оленухи далеко ушли от «ворот» плато, в которые они вошли. Что-то заставило Атувье оглянуться назад, на «ворота». Луна светила так ярко, что слепила глаза, но Атувье, как и все чаучу, лишь мельком взглянул на ночную сторожиху Земли. Нельзя долго смотреть на луну, иначе она возьмет тебя к себе. Старые люди гово­рят, что все ушедшие из этой жизни живут на ее обрат­ной стороне. Неожиданно в лунном свете на седловине «ворот» вырос силуэт волка. Атувье замер, часто-часто заморгал. Нет, это не сон — там стоял волк. Атувье выхватил из колчана стрелу.

Седой хоть и с трудом, но все же разглядел чело­века. У волков чуткие уши и острые глаза. А он, изгнан­ный из стаи, еще не совсем старый, он еще видел далеко.

Седой попятился назад.

Атувье не верил глазам. Где волк? Неужели хитрая, зловредная старушка Келле вздумала над ним подшу­тить? Ой-е, так оно и есть! Это ее проделки. Если бы здесь была стая, он услышал бы голоса хвостатых. Однако, вспомнив ту зиму, когда он охотился вместе с ними, Атувье снова насторожился. «Это были «глаза стаи»,—подумал он. Э-э, он не даст хвостатым застать себя врасплох. Он будет защищать своих оленей. Не мешкая Атувье принялся заготавливать дрова. Хорошо, что на плато росло много кедрача и тальника.

Прошло совсем мало времени, и на плато загорелся костер. Большой костер. Искры от него летели высоко. Атувье торопился. Некогда было высматривать хромую. Он заарканил первую же оленуху, которая подошла ближе остальных, и торопливо всадил ей нож в сердце. Вытащив кишки, взял их в охапку и пошел к «воротам». Так всегда делали умные пастухи. Нельзя одним людям есть мясо, надо делиться с волками, росомахами, воро­нами. Если делиться кишками и костями с хвостатыми, они не будут нападать на оленей. У каждого стада должны быть и хвостатые пастухи. Только не все пастухи помнят об этом справедливом законе. Правда, и хвостатые не всегда довольствуются малым. Когда собирается боль­шая стая, ей нужно много мяса. Но в стаях ходят не все волки. Многие охотятся парами, а то и в одиночку. Они-то часто и бывают «пастухами». Может, сюда тоже пришел волк-одиночка? Атувье оставил кишки и поспе­шил под защиту костра. Ночь покажет, кто пришел.

Ночь прошла спокойно. Никто не потревожил оленей.

Утром, держа наготове лук, Атувье направился к седловине. Подошел и сразу увидел волчьи следы. Остатки кишок приканчивали две вороны.

Атувье поднялся на седловину. Одинокий след волка уходил куда-то на сопку. «Теперь нас будет двое,— успокоился Атувье, разглядывая следы.— Однако, ста­рик здорово напугал меня»,— улыбнулся он, без труда определив, что хвостатый — старый волк. Кто-кто, а пас­тух Атувье теперь лучше многих пастухов знал, какой хвостатый какие следы оставляет.

Днем Атувье отнес немного костей на то же место, где оставил кишки. И сам он тоже хорошо попировал. Съев сырую печенку, разрубил голову оленухи и при­нялся выедать мозги. Сырые мозги — вкусная еда, полез­ная, быстро силы восстанавливает.

Атувье увидел Седого на закате. Старик пришел к месту ночного пиршества и с жадностью принялся об­гладывать новое подношение человека. Атувье сидел у костерка и все видел. Он радовался появлению волка, как радуется одинокий путник нечаянной встрече в тундре с другим путником .