Пленники надежды
Шрифт:
— Мне сказали, — начал починщик сетей, — что на здешние плантации ты прибыл недавно.
— Меня привез сюда корабль, именуемый "В добрый путь", месяц назад.
— Ты прибыл сюда не как кабальный работник?
Лэндлесс покраснел.
— Нет.
— И не как мученик веры, ставший жертвою беззаконного и тиранического Акта о единоверии?
— Нет.
— И не как последователь Кромвеля?
— Нет.
Починщик сетей тихо постучал по столу своими тонкими белыми пальцами. Лэндлесс холодно промолвил:
— Это праздные вопросы. Человек, который привез меня сюда, сказал вам, что я каторжник.
Его собеседник пристально посмотрел на него.
— Мне доводилось выслушивать каторжников. Почему ты не заявляешь о своей невиновности?
— А кто бы мне поверил?
Последовало молчание. Лэндлесс поглядел в глаза починщика сетей, большие, лучистые, ласковые и читающие его, словно открытую книгу.
— Я тебе поверю, — ответил починщик сетей.
— Тогда клянусь Богом, — торжественно сказал Лэндлесс, — что я не совершал того, за что был осужден. И Он свидетель, что я благодарен вам за доверие, сэр. Более на моем пути не встретился никто…
— Я знаю, мой мальчик, я знаю! Как это произошло?
— Я сражался за Республику. Мой отец погиб, мои родные были лишены прав состояния, и у меня имелся могущественный враг. Я стал жертвой стечения обстоятельств, и судил меня судья неправедный — сам Уильям Мортон.
— Хм! Странно, что тебя отправили на плантации, а не на Тайберн. Как тебя зовут?
— Годфри Лэндлесс.
— Лэндлесс? Когда-то я знал — и любил — Уорхема Лэндлесса — он был храбрый солдат, благородный дворянин и истинный христианин. Он пал в битве при Вустере.
— Это был мой отец.
Починщик сетей прикрыл глаза рукою.
— Чудны пути твои, Господи! — тихо молвил он, затем уже громче добавил: — Воистину, мой мальчик, видя тебя здесь, я испытываю не только печаль. Твой отец был мудр, терпелив, дальновиден, решителен и храбр, и думаю, ты унаследовал его дух.
— Я рад, что вы знали моего отца, — просто сказал Лэндлесс.
После долгого молчания, во время коего оба собеседника вспоминали минувшие дни, починщик сетей заговорил опять.
— У тебя нет причин питать расположение к нынешним властям?
— Нет, — твердо ответил Лэндлесс.
— Ты отстаивал Республику по велению своего сердца?
— Да.
— Ты хочешь бежать из неволи?
— Да.
Починщик сетей достал из-за пазухи небольшую потертую книгу.
— Готов ли ты поклясться на этой книге, что ты никогда не расскажешь того, что сейчас скажу тебе я, никому, кроме тех людей, которых назову тебя я сам? Что до меня, то мне было бы довольно и твоего слова, поскольку мы с тобою оба дворяне, но на кону стоит не только моя жизнь.
Лэндлесс коснулся книги губами.
— Клянусь, — молвил он.
Его собеседник придвинул к нему свое безмятежное белое лицо.
— Что бы ты был готов отдать, — торжественно вопросил он, — ради торжества того дела, за которое погиб твой отец?
— Мою жизнь, — отвечал Лэндлесс.
— Готов ли ты отдать ее и теперь?
— Такому дару была бы грош цена, — с горечью ответствовал Лэндлесс. — Да, я бы отдал ее, но наше дело мертво.
Починщик сетей покачал головой.
— Дело праведников не умирает, — сказал он и, помолчав, добавил. — Ты не из числа покорных рабов. Тебя не оставляет мысль о побеге.
— Да, я непременно сбегу, — медленно проговорил Лэндлесс. — И, если они догонят меня, не дамся живым.
Губы починщика сетей тронула грустная улыбка.
— Они догонят тебя, можешь не сомневаться. — Он еще больше подался вперед и коснулся Лэндлесса рукой. — А что, если я укажу тебе путь получше? — прошептал он.
— Какой путь?
— Тот, который принесет свободу и тебе, и твоим угнетенным братьям. Тот, на котором мы поднимем знамя Республики и сбросим иго Стюарта.
Лэндлесс воззрился на своего собеседника.
— С одной стороны убогая хижина, — сказал он, — затерянная среди глухих виргинских приливных болот, и двое рабов, один из коих калека, а другой каторжник, а с другой — Карл Стюарт на своем троне в Уайтхолле. Право же, друг мой, это безотрадное место повредило ваш рассудок.
Починщик сетей улыбнулся.
— Мой рассудок здрав, — возразил он, — так же здрав, как в тот день, когда я отдал свой голос за то, чтобы предать смерти отца молодого короля, ибо такова была печальная необходимость. И я не собираюсь потрясать Англию — я говорю о Виргинии.
— О Виргинии?
— Да, об этом прекрасном крае, о цветущем саду, о новой земле, в которой взойдут семена могучей нации, оплота справедливости и простого права, мудрой, воздержанной и храброй, в которой родится просвещенный народ, воистину служащий Богу, служащий без рабского следования обрядам, как это делают прелатисты и паписты, и без непотребного панибратства индепендентов. Народ, верный своим правителям, но пользующийся своим богоданным правом избирать тех, кто должен им править, народ, среди коего свобода будет ходить с открытым лицом и коему вновь явится Астрея [41] , такой же свободный, как тот орел, которого я видел нынче утром и который взлетал все выше и выше, сильный и гордый, радуясь тому, что он поднимается в небеса.
41
Астрея — в древнегреческой мифологии дочь Зевса и Фемиды, богиня справедливости и сестра Стыдливости, обитавшая среди счастливых людей Золотого века.
— Вы говорите о демократической республике, — сухо сказал Лэндлесс.
— А почему бы и нет? — ответил починщик сетей, глядя на него горящими невидящими глазами. Мы мечтали о демократической республике десять лет назад: я, Вейн, Сидни, Мартен и многие другие, — но Оливер грубо пробудил нас от этих сладких снов. Тогда это происходило на берегах Темзы, и речь шла об Англии. Ныне же я мечтаю вновь, на берегах Чесапикского залива, и речь идет о Виргинии. Ты улыбаешься!
— А вы учли… я не знаю вашего имени сэр.