Пленники надежды

Джонстон Мэри

Магглтонианин кивнул, поднял потрепанный парус с пола, положил его себе на голову и вышел вон. Починщик сетей повернулся к Лэндлессу.

— Итак, что ты думаешь? — спросил он.

— Я думаю, — молвил Лэндлесс, повысив голос, — что господин, стоящий в темном углу, устал ждать.

Последовала гробовая тишина. Затем от потемок в углу отделилась тень, вышла на свет факела и превратилась в статного мужчину, по-видимому, находящегося во цвете лет, в зеленом суконном плаще для верховой езды и маской на лице. Свою касторовую шляпу он надвинул на самые глаза, а нижнюю часть лица закрывал плащом. Положив другую руку без перчатки на стол, он пристально посмотрел на Лэндлесса.

— У вас зоркие глаза, — сказал он наконец, говоря нарочито приглушенно.

— Ночь сегодня выдалась жаркая, — с улыбкой заметил Лэндлесс. — Майору Кэррингтону было бы удобнее, если бы он снял свой плотный плащ.

Мужчина отпрянул.

— Вы знаете меня! — изумленно воскликнул он.

— Мне известны как герб Кэррингтонов, так и их девиз. Тепах et Fidelis [48] , не так ли? Вам следует снимать свой перстень с печаткой, когда вы плетете заговоры.

48

Упорен и верен (лат.).

Главный землемер Виргинии сбросил с себя плащ и, бросившись вперед, схватил Лэндлесса за плечи.

— Ах ты, пес! — прошипел он сквозь зубы. — Если ты посмеешь выдать меня, я велю тебя запороть!

Лэндлесс вырвался из его хватки.

— Я не предатель, — холодно обронил он.

Кэррингтон взял себя в руки.

— Хорошо, хорошо, — промолвил он, все так же учащенно дыша. — Я вам верю. Я слышал все, о чем здесь говорилось нынче ночью, и я вам верю. Вы же дворянин.

— Если бы при мне была моя шпага, я был бы рад предоставить майору Кэррингтону соответствующее доказательство.

Кэррингтон улыбнулся.

— Полно, полно. Я погорячился, но клянусь Небом, вы заставили меня вздрогнуть. Я прошу у вас прощения.

Лэндлесс поклонился, и в разговор вмешался починщик сетей.

— Простите, что я так долго продержал вас в таком неудобном положении, майор Кэррингтон. Но появление магглтонианина прежде того времени, когда я его ожидал, вкупе с вашим желанием сохранить все в секрете не оставили мне иного выбора.

— Осмелюсь предположить, друг Годвин, что вы бы не стали жалеть, если бы этот молодой человек объявил о своем открытии в присутствии всего конклава, — сказал Кэррингтон, устремив на Годвина испытующий взгляд.

Впалые щеки Годвина покраснели, но ответ его был невозмутим.

— Истина, разумеется, состоит в том, что я был бы рад, если бы майор Кэррингтон бесповоротно включился в наше дело. Но пусть он, справедливости ради, поверит, что, даже если бы я движением пальца мог вовлечь его в наше предприятие, без его позволения я бы этого не сделал.

— Воистину так! — воскликнул Кэррингтон, затем повернулся к Лэндлессу и с жесткой улыбкой продолжил: — Вы должны понять, молодой человек, что Майлс Кэррингтон никогда не участвовал и не будет участвовать в собраниях, во время которых кабальные работники плетут заговоры против общественного спокойствия и порядка. А если Майлс Кэррингтон и посещает Роберта Годвина, работника полковника Верни, то делает он это лишь для того, чтобы поручить ему (с дозволения его господина) починку сетей, либо затем, чтобы скоротать время, читая Платона, поскольку в Англии Роберт Годвин был выдающимся ученым.

— Разумеется, — также с улыбкой ответствовал Лэндлесс. — В настоящее время майор Кэррингтон и мастер Годвин весьма интересуются красивой, но праздной идеей республики, в которой будут править философы, опорой которой станут воины и где ни один грек не обратит в рабство другого грека, а только варваров из внешних земель — что очень красиво на бумаге — но они оба согласны, что будь это осуществлено, это перевернуло бы мир вверх дном.

— Вот именно, — с улыбкой согласился Кэррингтон.

— Тебе лучше идти, мой мальчик, — вставил Годвин. — Вудсон встает рано, и нельзя допустить, чтобы он заметил, что ты болтаешься без дела… Ты подумаешь над тем, что ты слышал здесь сейчас, и явишься ко мне опять, как только тебе представится такая возможность?

— Да, — медленно проговорил Лэндлесс. — Я приду, но я не стану давать вам обещаний.

Он нашел Порринджера в их лодке, где тот терпеливо ожидал его. Они отчалили и на веслах поплыли обратно в предрассветной тишине. Была высшая точка прилива, черные берега исчезли под водой, и трава вздыхала и шептала вровень с бортами лодки. Когда они наконец доплыли до более широких вод протоки, звезды уже начали бледнеть, а на востоке виднелся чуть заметный бледно-розовый свет. На земле и воде лежал серебристый туман, и в его пелене они смогли незаметно добраться до своих хижин.

Между тем двое мужчин, оставшись в хижине на болоте один на один, посмотрели друг другу в лицо.

— Вы уверены, что ему можно доверять? — спросил Кэррингтон.

— За сына его отца я готов поручиться своей жизнью.

— А что насчет этих его моральных принципов? Право же, это необычное сочетание — каторжник и моральные принципы! Вы сможете избавить его от этих колебаний?

Годвин улыбнулся, и улыбка коснулась его мудрых грустных глаз.

— От них его избавит время, — тихо сказал он. — Здешняя жизнь нова для него. Пусть же он в полной мере вкусит ее горечь. Это перевесит его… принципы и колебания. Пока у него еще нет личных обид. Подождите, когда он навлечет на себя гнев Вудсона или своего хозяина. Когда это произойдет, и он поплатится за то, что рассердил их, он будет наш. Мы подождем.

Глава VIII

НОВЫЙ СЕКРЕТАРЬ

Меня жестоким не зови В обители своей За то, что тишь твоей любви Сменил на звон мечей. Иною страстью увлечен, Отдался я войне И, меч доставши из ножен, Ушел служить стране. И все ж меня б ты не смогла Непостоянным счесть, Ты не была б мне так мила, Не будь милей мне честь [49] .

49

"К Лукаете, уходя на войну", стихотворение английского поэта Ричарда Лавлейса (1618–1657).

Дивные звуки песни лились, становясь все выше и выше, наполняя полный истомы воздух и заглушая трели пересмешников. Патриция, срывая и укладывая в передник летние цветы, самозабвенно распевала, находясь мыслями далеко-далеко на театрализованном празднике в Уайтхолле, который в красках описал ей сладкоречивый придворный и ее кузен — сэр Чарльз Кэрью.

Не переставая петь, она поднялась по ступенькам террасы и вошла в широкий прохладный вестибюль. Её красота была томной, согретой солнцем — на ее щеках играл нежный румянец, большие глаза мечтательно сияли, на висках трепетали влажные золотистые завитки. Сбросив шляпу, она распустила и сняла тонкую батистовую косынку, завязанную на разгоряченной молодой шее; затем, все так же держа в руках охапку цветов, открыла щеколду на двери святая святых — комнаты полковника Верни — вошла и оказалась лицом к лицу с каторжником, Годфри Лэндлессом, который сидел за заваленным бумагами столом и что-то писал.