Пленники
Шрифт:
О старухе, о ее брате и о своих елках старик говорил, казалось, с одинаковой болью. Но в его голосе прорывались уже и гневные нотки.
Вдруг он встал и круто оборвал себя:
— Болтаю тут, а у вас, небось, животы подвело с голодухи?..
— Ах, мы и не спросили, как вас звать? — благодарно отозвался Великанов.
— Данилой меня зовут, Данилой Молдаванином. А батьку Владимиром величали.
Он нацедил в кружки молока.
— Пейте, пока есть. Было у меня две коровы — одну немцы увели, а второй
— А немцы к вам сюда приходят? — спросил Гарник.
— Приходили. Пейте! Сейчас я меду принесу.
Он вышел в сени и вернулся с большой миской меда. Сказал, что раньше ульев было много, а сейчас осталось всего десятка два. В окно виднелись ульи, стоявшие под яблонями. Крыши их были покрыты оцинкованным железом, и казалось, что под окнами лежит большая шахматная доска.
— Урожай меда в этом году неплохой, да горький, — хмуро сказал Данило Владимирович, нарезая хлеб. — Дурной выпал год!.. А ведь я вас, ребята, издали заметил. Вижу, — прячутся какие-то…
И Великанов откровенно рассказал, как они издали пытались разгадать, — живет ли кто в избушке.
— Видим, что-то белеет. Думали — коза, а оказался кролик.
— Коза! — сердито проворчал старый лесник. — Разве можно держать тут козу? Знаешь ли ты, что такое коза? Коза — самый большой враг леса. Если я пущу в лес коз, они не оставят ни одного молодого деревца. Подсаживай, не подсаживай — не поможет. А ведь лес не только для нас с тобой. Мы умрем — придут другие пожить в этом мире. Да… Ну теперь расскажите-ка мне, что нового во Львове?
Великанов, макая куском хлеба в молоко, посмотрел на хозяина. Ему хотелось полностью открыться — сказать все, — кто они такие и куда идут. Но в прищуренном испытующем взгляде старика ничего разгадать было нельзя, и Великанов опустил глаза.
— Во Львове? Да как сказать?.. Много всего… Впрочем, мы многого не видели, оба в больнице лежали. Вышли оттуда — голодать пришлось. Тут я и вспомнил, что в Тернополе у меня тетушка живет…
— А похоже, ребята, что вы не из больницы, а из могилы сбежали…
Друзья мгновенно исподлобья глянули друг на друга. Слова «беглец», «бежать» настораживали их так же, как вора шаги хозяина.
Гарник торопливо переменил тему разговора:
— Много у вас тут зверя, охотиться можно? — спросил он.
— Охота? Раньше была охота. И птица водилась, и живность всякая. Война спугнула!..
В голосе старика опять прозвучала горечь.
Великанову захотелось как-то утешить его.
— Ничего, отец! Вернутся снова птицы.
Старика словно взорвало:
— Вернутся!.. Кому приносили вред бессловесные твари? Я своими глазами видел, как шальной пулей убило сороку-мать, а птенцы, едва покрытые пухом, пищали на земле… А однажды для чего-то бросили на лес бомбу. Я пошел туда, смотрю — в земле воронка, а около нее лиса со своими детенышами: выползли, нору у них разрушило. В другое время один человеческий запах прогнал бы зверя, а тут даже не шевельнулась, не захотела оставлять детенышей: сидит, смотрит на меня и словно все понимает. Иду я назад и думаю: за что же страдают бессловесные-то?
— А люди за что? — не удержался Гарник.
— Людям поделом! — строго взглянул на него лесник. — Они сами во всем виноваты. Они кровожаднее любого зверя. Сытно едят, в тепле живут, а зарятся на чужое добро. Раньше вот с луками да стрелами шли друг на друга, а теперь выдумали танки, орудия, бомбы. Довыдумывают до того, что и земля взорвется!.. Бог дал человеку разум и направил этот разум против него самого. Ну, и пусть уничтожают друг друга — чем меньше останется, тем лучше.
Не в состоянии понять смысл этой путаной философии, Гарник только пожал плечами. Ему не хотелось раздражать хозяина. Человек приютил их и накормил — это было для беглецов дороже всего. И подходящий ли сейчас момент доказывать старику, что войну начинают не все люди, а только те, которые хотят жить за счет чужого пота, чужой крови?..
Уже спускались сумерки. Беглецам хотелось посоветоваться потихоньку, как быть. Гарник считал, что оставаться у этого старика, с его странными взглядами на жизнь, на людей, на войну — дело рискованное. Сколько они беседовали за столом, а уяснить, на чьей же стороне старый лесник, так и не удалось.
Кажется, он не должен бы быть на стороне оккупантов: они убили шурина; жена тоже не вынесла смерти брата… Но что-то не заметно, чтобы старик был горячим защитником советской власти.
Надо было обо всем потолковать с Великановым.
Видя, что гости уже насытились, старик стал убирать со стола посуду.
— Рассказывают, — продолжал он все в том же духе философствовать, — рассказывают, что в прежнее время чума или, скажем, холера, уничтожали целые страны. Но болезнь косила людей, щадя природу. А теперь и люди гибнут и природа — вот как! Какое право имеет человек уничтожать то, чего не может создать?
— Человек теперь все может создать, — осторожно вставил Великанов.
Хозяин негодующе засмеялся, словно его душил кашель.
— А ну, попробуй!.. Попробуй! Создай муравья какого-нибудь или букашку. Вранье: человек может изобрести резиновую подошву, всякую там химию… машины… А на большее не способен, богом не дано!..
Старик раскашлялся и, кашляя, вышел на двор.
— Надо сматывать удочки, Ваня!
— Да… непонятный старик, — задумчиво сказал Великанов.
— Надо уходить! — твердил Гарник, косясь на дверь.
— Куда мы пойдем? Темно на дворе. Подожди…
Через некоторое время хозяин вернулся.