Пленных не брать!

Бурцев Виктор

– Я не могу, – сказал комиссар. В самом деле, оставлять Ярка наедине с его арсеналом, пусть даже на несколько мгновений...

– Хорошо, – Ярк поднялся и вернулся с эсэсовцем. Тот вопросительно посмотрел на Воскобойникова.

– Он сказал.

– Ни в коем случае не называйте мне имени, – строго сказал Айнцигер. – Я не должен его слышать, пока мы не доберемся до нужного места...

– Вы получили, что хотели, – заметил старик. – Пора выпить и закусить.

Они выпили и закусили. Воскобойников почувствовал легкое головокружение. Не отравил ли их старик?! Запоздалая мысль пришла и ушла, и комиссар спросил совсем про другое:

– Скажите,

Ярк, почему вы не воспользовались рунами?

– Я – Ларец Знания. У меня нет руны.

– А почему вы в таком случае не воспользовались вашими знаниями?

– Знания сами по себе ничего не стоят, – сказал старик. – Они лишь приносят беду. Скажите, что может ученый, тоже своего рода Ларец Знания? Физик, к примеру? Господин Резерфорд? Ни-че-го. Он не может воплотить своих знаний без мастера – простого ремесленника, который проведет электричество, выдует из стекла колбу, зажжет газ в горелке... И это разумно, ведь так устроен мир. Большое не может жить без малого, великое – без ничтожного.

– Ларец Руны, выходит, ничтожен? – спросил Айнцигер.

– Вы думаете, применит ли Ларец против вас силы Руны? – старик захохотал. Он раскачивался взад-вперед, утирал слезы, махал руками так, что Воскобойников испугался, не перевернет ли он стол. Отсмеявшись, Ярк произнес: – Он не применит сил Руны просто потому, что умен. Но не ничтожен. Просто я знаю, как и почему. А он – не знает. Руна сама защитит его, если будет в том нужда, но он не из тех людей, кто причиняет зло другим. Собственно говоря, потому он в свое время и стал Ларцом. – Старик помолчал, задумавшись.

– Может быть, прав был Красноглазый Юхи, – пробормотал он. – Может быть, нужно было бросить Руны в озеро. Только они ведь найдутся, и неизвестно, кто вынет их из своей сети или из желудка рыбы. Вас я хотя бы вижу и слышу, и представляю, что вы за люди...

– И что мы за люди?

– Дрянные. Дрянные. Но кто знает, может, другие были бы хуже. Гораздо хуже. А теперь давайте закончим наш разговор. У меня было свое предназначение, у вас – свое...

Неси это гордое Бремя —Родных сыновей пошлиНа службу тебе подвластнымНародам на край земли —На каторгу ради угрюмыхМятущихся дикарей,Наполовину бесов,Наполовину людей.

– Это намек? – поинтересовался немец, жуя.

– Это стихи, – ответил старик. – А намек это или же нет – понимайте, как вам того хочется.

– «Наполовину бесов...» – повторил Воскобойников.

Айнцигер многозначительно посмотрел на комиссара.

– Несомненно, вы меня убьете, – сказал старик, наливая себе в стакан и не предлагая уже гостям. Он говорил спокойно, как человек, столкнувшийся с заведомо более сильной неизбежностью, с цунами, землетрясением, от которого нет уже смысла бежать, ни к чему что-то спасать. Ярк выпил, шумно выдохнул. – Что ж, рано или поздно это должно было произойти. Пожалуйста, сделайте это быстро. Вы военные люди, вы умеете это делать.

– Умеем, – согласился немец.

– Вот и делайте. Я не побегу и не стану сопротивляться.

В этот момент Воскобойников понял, что Ларец Знания гораздо старше, чем кажется. Старше всех людей, когда-либо виденных комиссаром, старше всех, кто

живет сейчас, кроме разве что других Ларцов, если они есть. И смерть для него куда более желанна, чем для Воскобойникова или Айнцигера, потому что ему просто наскучило жить.

– Можете взять мой пистолет, – продолжал старик, – я доверяю своему оружию, к тому же он вам пригодится и позже. Пусть это сделает русский.

«Это необходимо?»

«Вы же видите, он сам этого хочет. Он передал всё, что у него имелось, нам – свое Знание. Он больше не Ларец, ему незачем жить дальше».

На свой беззвучный вопрос Воскобойников получил беззвучный ответ. Он прочел его в глазах эсэсовца и готов был отчитаться за каждое слово. Комиссар поднялся, подошел к стене, снял с крючка большой пистолет в кобуре. Он оказался несуразным, огромного калибра – едва ли не больше десяти миллиметров, с неудобной рукоятью. На тусклом металле Воскобойников рассеянно прочел: «Dansk-Rekilriffel-Syndikat. Kobenhavn. Patent Schouboe».

– Это датский пистолет. Большая редкость, – произнес Ярк, не оборачиваясь.

И, пугаясь, что старик успеет всё-таки повернуться, Воскобойников выстрелил в седой затылок финского Деда Мороза.

21

– Уходим отсюда. Скорее! – крикнул немец.

Он схватил со стола недопитую бутыль, сгреб мясо. Воскобойников застыл, глядя на старика, лежавшего лицом вниз, и немец потащил его буквально за шиворот. Стоило им выскочить наружу, как дом закряхтел, застонал, заохал и стал на глазах оседать, рассыпаясь едкой трухой. Отбежав на несколько шагов, комиссар и эсэсовец оторопело смотрели, как изба в несколько мгновений почти сровнялась с землей, превратившись в окруженный сорняками холмик, уже ничем не напоминавший, что здесь стояло человеческое жилище. Такое бывает спустя сто – сто пятьдесят лет после того, как дом бросают, не раньше... Но Воскобойников успел заметить, как рассыпались в пыль не только бревна и доски, но и железная утварь, развешанная под крышей.... Вместе с Ярком умерло всё, что его окружало. И умерло в свой срок, в ПРАВИЛЬНЫЙ срок.

Но в руках комиссара по-прежнему оставался уродливый датский пистолет, а немец держал черную бутыль с настойкой и мясо.

– Вершинин! – крикнул комиссар. – Ко мне! – Что же бойцам объяснять, черт их дери?! Они же видели, как дом...

– Вы напрасно кричите, – сказал немец с ледяным спокойствием. – Их уже нет.

– Что?! – Воскобойников повернулся.

– Их нет. Посмотрите сами...

От небольшого воскобойниковского отряда остался один Керьялайнен. Он сидел на заднице прямо на мокрой, будто весенней, земле и сжимал в руках винтовку. Остальные лежали как попало, словно смерть застала их внезапно, но Воскобойникова испугало не это, а липкая прозелень на лицах мертвецов, словно они лежали здесь не день и не два. Тянуло памятным по гражданской трупным запахом.

– Сколько нас не было?! – прохрипел комиссар.

Керьялайнен молчал, с ужасом глядя на ближайшего к нему мертвеца. Это был Каримов, щекой упавший на свой трофейный «суоми».

– Вставай, сволочь! Вставай! – Воскобойников рванул финна за плечо, поднял, наотмашь ударил по лицу рукой с зажатым в ней пистолетом. Брызнула кровь, Воскобойников замахнулся снова, но его остановил немец, жестко схватив за запястье:

– Стоп! Он здесь ни при чем.

Комиссар сделал несколько глубоких вдохов, потряс головой и пробормотал: