Пленный лев
Шрифт:
– Ты слышал, Малькольм? – сказал сэр Дэвид. – Надеюсь, что ты постараешься быть достойным такой милости.
– Неужели, отец, вы хотите разлучить нас! – снова возразил Малькольм. – Ах! Давайте жить, как в былые времена, до тех пор, пока я достигну возраста, необходимого для поступления в монастырь! К тому же, какой слуга из меня королю?
– Это уж его дело, – возразил сэр Джемс.
– К тому же, – продолжал сэр Дэвид, – я и не надеюсь, что прежние мои силы когда-нибудь возвратятся; и я от всего сердца возблагодарил бы всех святых, если бы завтра был в состоянии вернуться в Гленуски.
В обычаях того времени молодому человеку было немыслимо явно сопротивляться воле старика; впрочем, Малькольм, не допуская мысли, что раны его дяди могли быть не только смертельны, а даже и просто опасны, обратился к настоятелю монастыря с просьбой поддержать его. Но настоятель д'Акеклив не согласился с ним.
Нельзя было и думать позволить Малькольму произнести монашеский обет ранее, чем он достигнет восемнадцатилетнего возраста, к тому же его поступление в монастырь делало Лилию единственной наследницей Гленуски, и тем навлекало на ее голову всевозможные опасности. Кроме того, в настоящее время и сам настоятель был в страшном затруднении вследствие желания регента заместить его одним монахом по имени Уильям Дрэк.
Конечно, назначения такого рода исходили из Дюрама, но так как всегда руководствовались мнением регента, то положение настоятеля было в данное время очень сомнительно.
– О, поезжай, поезжай, милый Малькольм! – воскликнула Лилия умоляющим голосом. – Я буду счастливее, когда уверюсь, что ты вне всякой опасности! К тому же, тогда и мне нечего будет бояться.
– Но ты, Лилия! Что с тобой станется, когда этот гадкий Дрэк добьется своей цели?
– В монастыре св. Эббы она будет в совершенной безопасности, – заметил аббат. – Игуменья не выдаст ее. Впрочем, милорд, мы уже несколько раз говорили вам, что ваше удаление принесет вашей сестре гораздо больше пользы, чем присутствие, да кроме того, у нас есть надежда поддержать здоровы вашего опекуна только тогда, когда он нравственна успокоится.
Малькольму ничего более не оставалось, как покориться. Было решено, что на следующий же день с рассветом, Лилию отвезут в монастырь св. Эббы находящийся в шести милях от Холдингхэма, и что в тоже самое время Малькольм уедет с сэром Джемсом, который не мог далее откладывать свое возвращение в Англию.
Бедные дети!.. После ухода сэра Джемса Стюарта в комнату настоятеля, они остались, грустные и молчаливые, у изголовья своего опекуна, и пробыли там того времени, когда колокол возвестил начало утренней службы; затем они отправились в церковь, слабо повешенную восковыми свечами, встали рядом на колени и, пожав друг другу руки, принялись усердно молиться. Лилия сохраняла свое обычное мужество, но что касается Малькольма, то взор его блуждал по дорогим и хорошо знакомым ему сводам, подобно птице выгнанной из уютного гнезда, чтобы подвергаться всем опасностям бури, волнующей океан, не имея при себе ни одного дорогого существа, могущего поддержать его во время опасности.
По окончании службы настоятель д'Акеклив подошел к молодым людям и сказал Лилии:
– Милое дитя мое, я решил, что для вас гораздо безопаснее будет отправиться в путь, пока еще не совсем рассвело, и потому предупредил об этом игуменью св. Эббы. Лошадь ожидает вас, и я сам поеду с вами.
Было бы немыслимо заставить ждать такое важное лицо, как настоятель, и бедной девушке пришлось отправиться, даже не простившись со своим опекуном, который еще не просыпался. Проходя в дверь, она успела только обменяться с братом несколькими прощальными словами.
– Не бойся, Лилия, – сказал Малькольм, – сердце мое не перестанет возмущаться до тех пор, пока врата сей обители не закроются за мной и Патрик не получит твоей руки.
– Нет, Малькольм, может и сбудутся слова настоятеля, и ты приобретешь храбрость и силу, которых, по твоему мнению, не достает тебе.
– Во всяком случае, – возразил живо Малькольм, – я не обману ни церковь, ни Патрика!
– Что говоришь ты об обмане, когда не взял еще никакого обязательства? Патрик же приобретет себе состояние мечом, и он пренебречь бы…
– Молчи, Лилия! Когда король увидит мою слабость, то, конечно, с радостью обменяет меня на Патрика, и, без сомнения, оставит в покое в этих благословенных стенах.
С этими словами они подошли к своду, где застали маленькое войско, содержимое, по тогдашним обычаям, в каждом монастыре в полном вооружении и готовое к отъезду; сэр Джемс был тут же, желая сам усадить молодую путницу в седло. Перед отъездом брат и сестра крепко обнялись, не обращая ни малейшего внимания на увещевания настоятеля, уверявшего их, что расставание это пойдет на пользу как Лилии, так и Малькольму.
Через утренний туман тихо пробивались первые лучи восходящего солнца, мартовский ветер сталь холоднее; издалека послышался глухой рокот волн, отбрасываемых приливом на берег, и на небосклоне обрисовалась темная масса Сент-Эббской обители, возвышающейся над самым обрывом скалы, – а там, в глубине, бледно освещалось зеленоватое море, отражая в себе утренние звезды, но так ясно, что было трудно отличить их от красноватого огня, светившегося из окон обители.
Лилию приняли в монастыре с распростертыми объятиями: там ее хорошо знали и очень любили. Хотя она и не имела монашеских наклонностей, но мысль, что только там может быть она в безопасности, совершенно успокоила ее. Но Малькольм; не выходил из ее головы:
– Что станется с ним? Как совладает он, такой слабый и застенчивый, с этой опасной и бурной жизнью, столь сильно его страшившей?
ГЛАВА III
Генрих
Когда взошло солнце и своими веселыми лучами осветило мрачные стены Сент-Эббского монастыря, тяжелые ворота Холдингхэмской обители открылись и пропустили гостей прошедшей ночи.
Малькольм обнял своего опекуна, и тот, благословив его, поручил передать свои верноподданнические чувства новому его покровителю. Юноша, успокоенный насчет здоровья сэра Дэвида, отправился с незнакомцем, так странно принявшем на себя заботы о его будущности. Их сопровождал старый шотландский конюх сэра Джемса, его английский грум и Гальбер – верный слуга Малькольма. Путники долго ехали молча; но когда мало-помалу мысли Малькольма отвлеклись от дорогих ему существ, только что им оставленных, его поразила переменчивость лица сэра Джемса: то он ехал понурив голову, погруженный в глубокую думу, то вдруг внезапный луч освещал его лицо, мгновенно озарявшееся какой-то восторженной радостью, он оживлялся, и пришпорив лошадь, пускал ее вскачь. Иногда он вдохновенно поднимал глаза к небу, сочиняя пламенную речь, – губы его произносили отрывочные фразы, – но, тут непременно, какое-нибудь непреодолимое препятствие останавливало его, – он замолкал, уныло опускал взор, морщил брови и тихо продолжал путь, погруженный в новые размышления, до тех пор, пока не развлекал его взлет лысухи или же бег испуганной косули; тогда он принимался напевать веселую французскую песенку или одну из заунывных шотландских баллад.
Едва успели они переброситься несколькими словами, как к полудню уже достигли узкой долины, откуда долетел до них звон колоколов, прерываемый разгульными песнями и звуками веселой музыки.
– Это перезвон церкви Спаса на Грине, где назначена нам стоянка, – ответил конюх на вопросительный взгляд сэра Джемса. – Я думал, что ради поста мы избавимся от этого гама.
– Теперь средопостная неделя, язычник! – сказал сэр Джемс. – Добрые люди пришли сюда попраздновать, и мы тоже повеселимся с ними.