Плещут холодные волны

Кучер Василий Степанович

Иногда только Варка высказывала дочерям свою злость, но так, чтобы никто чужой не услыхал.

— Опять задним умом хитрые. Сколько я живу тут, а все помню, что укрепляли наш Севастополь только с моря. На море и учились, на море и стреляли, а по этим холмам никто и не ходил. Где же у них глаза были, у этих начальников, обтыканных блестящими пуговицами! На парадные ворота все повывезли да разрисовали, а за воротами хоть и трава не расти...

— Мама, вы же ничего не знаете, — тихо протестовала Ольга, встряхивая тяжелой косой. — Вон видите те батареи

в горах? Они же поворачиваются вокруг на сто восемьдесят градусов и могут стрелять в какую угодно сторону.

— Поворачиваются! Если бы не отец твой с заводскими, поворачивались бы они! Сколько ночей не спали наши заводские, пока сделали так, чтоб они поворачивались, вот эти твои батареи, — не сдавалась Варка.

— Новые блиндажи вон выросли. Бетонные, — показывала на горы Ольга.

— Не тогда коня кормят, как в плуг запрягать, — хмуро бросала Варка.

— Так чего же вы хотите, мама? Чтобы мы бросили тут работать? — вскипела Ольга и грохнула заступом о камень.

— Я хочу, — медленно и отчетливо выговаривала каждое слово Варка, — чтобы по нашей земле не прополз даже уж, а не то что какой-то фашист. Чтобы в этом небе не пролетела ни единая чужая птица, дочка. Вот чего я хочу и буду этого добиваться вместе со всеми людьми...

Она и впрямь следила за Корабельной стороной: кто сегодня вышел на работу в горы, а кто не вышел. Сама трудилась не разгибаясь и других заставляла, чтоб не работали с ленцой, не прохлаждались. А если замечала, что какая-нибудь девушка перемигивается с матросами и больше работает языком, Варвара отзывала ее в сторону и так учила уму-разуму, что бедняжка и головы больше не поднимала. И никто не мог Варке ни в чем возразить, потому что она выходила на работу раньше всех, переделав все свои домашние дела еще на рассвете. Выходила вместе с дочками, забирала и младших, Грицька и Юльку. Грицько носил камни, рубил корни, иногда копал, если почва была чистая, без гранитных валунов. Юлька играла возле матери. Седой генерал ставил Варку в пример другим севастопольцам. О ней написали в газете и поместили фотографию. Огромная, высокая Варка, вся черная от солнца и ветров, стоит на высокой горе с большой киркой на плече, а возле нее Грицько с лопатой и маленькая Юлька с куклой, в руках. Мать. Она смотрит в морскую даль, готовая оборонять своих детей. Такой ее и запомнили люди.

* * *

В кустах что-то зашуршало, и оттуда неожиданно выскочила Оксана, ведя за собой Павла.

— Познакомьтесь, мама, — тихо сказала Оксана, пропуская Павла вперед.

Варка смерила капитана взглядом с ног до головы, вздохнула и подала ему руку. Павло назвал себя и пристукнул каблуками сбитых о камни ботинок. И мать почувствовала на его горячей ладони огрубелые от лопаты и кирки мозоли. Сразу подобрела и словно засветилась вся каким-то внутренним огнем и теплотой.

— Разве и врачи долбят камни? — спросила она в шутку.

— Что врачи? У нас и адмиралы долбят, и генералы. Все делаем то, что когда-то прозевали, — спокойно ответил Павло.

Варке

понравился его ответ. Значит, и он так думает о том коне, которого кормят тогда, когда уж надо запрягать в плуг. Видно, серьезный врач, не попрыгунчик. Выходит, зря она злилась на него.

— А когда же вы воевать учитесь?

— Посменно. Одни работают, другие учатся. Но на фронт все рвутся, — тихо объяснил Павло.

— Рвутся?

— Да, — сказал Павло. — Вот организовывали первую бригаду, так все до одного подали рапорты и просили комиссара и командира, грозились, что, если их не пошлют добровольно, они сами убегут на фронт. Беда с ними, да и только...

— А вы как же? — пристально посмотрела Варка.

— Просился. Не пустили, — насупил брови Павло.

Варка блеснула глазами на Оксану, словно сказала: «Слыхала, дочка? Полетит он от тебя и, может, не вернется больше. Что я тебе говорила?»

Оксана и бровью не повела. Тихо переступает с ноги на ногу и еле сдерживается, чтобы не закричать матери: «Видели, какой он, мама? Разве может такой обмануть? Вы же сами меня учили людям верить... И сердце мне подсказывает. Сердце не может обмануть».

— И хорошо сделали, что не отпустили, — вдруг сказала Варка. — Врачи и тут нужны...

— О нет, — возразил Павло. — Тут все здоровы, а там умирают. Там врачи нужнее. Не сидеть же мне вечно в тылу, если на фронте кровь рекой льется. Сами подумайте, Варвара Игнатьевна...

— Думала. Вон, видишь, что строим? — Сказала ему «ты» и не пожалела, не спохватилась, а продолжала свою мысль: — Придет и твой черед. Не спеши поперед батьки в пекло. А что из дому пишут? Как там у них?

— Писали, а сейчас не пишут, — глухо сказал Павло. — Было вроде все в порядке, а вчера деньги мои назад вернулись. Матери посылал. Значит, там уже немцы, так я думаю. Немцы...

— Вот беда, — громко вздохнула Варка.

— А я хотел к своим в отпуск поехать. И вашу Оксану с собой взять, — вдруг сказал Павло.

— Оксану?

— А что же здесь особенного? — удивился Павло. — Мать давно меня просила, чтобы я привез к ней ту, которая понравится. На Петра и Павла она всегда пироги печет, в день моего рождения. Празднует. А я уже три года не был на том празднике. Вот бы и поехали вдвоем с Оксаной. Там красиво. Но теперь вот не знаю, как получится, когда поедем?..

Увидев маленькую Юльку, которая укладывала своих кукол спать, Павло схватил ее на руки, спросил:

— А ты, Юлька, любишь маму?

— Люблю, — хлопнула в ладоши девчушка, потому что узнала Павла, не раз бывавшего у них и приносившего ей конфеты.

— А пойдешь ко мне на корабль?

— Не хочу, — надула губки Юлька.

— Почему?

— Потому что ты плохой, — вдруг выпалила девочка.

— Я плохой? Отчего же я плохой, Юлька? — засмеялся Павло, вынул из кармана конфету и дал девочке.

Она взяла ее, стала развертывать яркую обертку и, не глядя на капитана, сказала:

— Потому что ты хочешь нашу Оксану забрать себе...