Плеск звездных морей
Шрифт:
— Ты из экипажа? — спросил он на неважном интерлинге. — Вы там думаете насчёт воды?
— Да, старший, не беспокойся, вода будет, — ответил я. — Помочь тебе снять скафандр?
— Нет. Меня интересует только вода. — И он добавил по-немецки: — Торопимся, торопимся, вечно торопимся.
Подросток лет тринадцати оторвался от шахмат, посмотрел на человека в скафандре, а потом на меня и снисходительно сказал:
— Как будто у них нет установки для оборотной воды!
У него были жёлто-зелёные глаза, неспокойный ехидный рот и манера во все вмешиваться. Я это сразу понял — насчёт манеры, — потому что видывал таких юнцов.
— Хочешь мне помочь? — спросил я.
— Мне надо решить этюд, — ответил подросток. — А что будем делать?
— Пойдём со мной, покажу. Этюд потом решим вместе.
— Бен-бо! — выпалил он словцо, которым мальчишки обозначают нечто вроде «как же» или «только тебя тут не хватало». — Как-нибудь я сам решу.
Он пошёл за мной, нарочно задевая бутсами рюкзаки пассажиров, перепрыгивая через их ноги и вызывая недовольное брюзжание вслед.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Всеволод. Это родительское. Тебе нравится?
— Нравится.
— А я все думаю — оставить или выбрать другое. Мне знаешь, какое нравится? Модест. Как ты думаешь?
— Лучше оставь родительское.
— Бен-бо! — воскликнул он на всякий случай. — А тебя как зовут?
— Улисс.
— Родительское?
— Нет, собственное.
— Улисс — это Одиссей, да? Подумаешь!
Я подошёл к двери шкиперского отсека и отпер её. Всеволод тотчас юркнул вслед за мной и принялся хозяйски озираться.
— Видишь эти маты? — сказал я. — Ты поможешь раздать их пассажирам.
— На всех не хватит… Ладно, ладно, без тебя знаю, что вначале женщинам.
Он взвалил кипу матов на спину и исчез. Вскоре он снова появился в отсеке. С ним пришли ещё несколько парней примерно его возраста.
— Они тоже будут таскать, — сказал Всеволод.
Я отвёл его в сторонку:
— Ты, наверно, все знаешь. Ну-ка, скажи, что произошло на Венере?
— А ты спроси у Баумгартена. Это который в скафандре сидит.
— Спрошу. Но сперва расскажи ты.
— Я бы ни за что не улетел, если б не родители. Я-то за свою психику спокоен.
«Опять психика, — подумал я. — Только это и слышишь вокруг…»
— Может, он его просто не услышал, — продолжал Всеволод, разглядывая мой курсантский значок, — а они из этого такое раздули…
— Кто кого не услышал? Говори по порядку.
— Так я и говорю. Он ехал с дальних плантаций, и вдруг у него испортился вездеход. Там, знаешь, привод компрессора…
— Не надо про компрессор. Что было дальше?
— Дальше начался чёрный теплон. — Парень оживился. — Ух и теплон был! На нашем куполе все антенны расплавились…
— Стоп! Ты сказал — испортился вездеход. Дальше?
— Вот я и говорю: испортился. А тут теплон начинается, чернота пошла. И тут он проезжает мимо.
— Кто мимо кого? Говори же толком!
— Тудор мимо Холидэя. Холидэй ему по УКВ — возьми меня, терплю бедствие. А тот будто и не слышит. Проехал, и все.
— Ну, а Холидэй что?
— А там один самолёт удирал от теплона. Так он услышал вызов Холидэя. Повезло ему, а то сгорел бы.
Тудор! Отец Рэя! Он часто бывал у нас в доме. Вместе с моим отцом он занимался селекцией венерианских мхов. Мы с Рэем с детства мечтали о профессии космолетчика, но, когда дело дошло до окончательного выбора, Рэй решил остаться на Венере. Я улетел на Землю, поступил в Институт космонавигации, а Рэй остался. И вот теперь его отец, Симон Тудор… Поразительно!
И ещё я вспомнил странные слова Рэя о том, что кто-то не понял его отца.
— Из-за этого случая и началась паника? — спросил я.
— Пойди к Баумгартену, он тебе расскажет.
Баумгартен спал. Но, когда я подошёл, он открыл глаза.
— Так хватит воды или нет? — спросил он.
— При жёсткой норме хватит. — Я сел рядом с ним. — Старший, мне рассказали про Холидэя. Может, Тудор просто не услышал его? Неужели из-за одного этого случая…
— Одного случая? — перебил он, грозно выкатывая на меня светло-голубые глаза. — Если хочешь знать, я заметил это у примаров ещё год назад. Я вёл наблюдения, дружок. Этот чемодан набит записями.
— Что именно ты заметил у них, старший? — спросил я, чувствуя, как похолодели кончики пальцев.
— Мелких признаков много. Но самый крупный и самый тревожный… м-м… как это на интерлинге… Равнодушие! — выкрикнул Баумгартен. — Безразличие ко всему, что выходит за рамки повседневных локальных интересов. Я утверждаю это со всей ответственностью врача!
Я потихоньку растирал кончики пальцев. Набитый чемодан. Наблюдения за примарами…
— Случай с Холидэем подтвердил самые страшные мои опасения, — продолжал Баумгартен. — Они становятся другими! Сдвиги в психике все более и более очевидны…
Его слова так и хлестали меня. Нет, нет, с моими родителями все в порядке. Ничего такого я не замечал. Нет!
— А все потому, что торопимся, вечно торопимся.
— Да, — сказал я. — Наверное, нужно было разобраться как следует, а не кидаться на первый же корабль.