Плевенские редуты
Шрифт:
Краем уха слышал однажды Дукмасов, как его генерал говорил генералу другому: «Или служба, или жена. Нельзя служить двум богам». Справедливые слова! Для услады всегда найдутся охотницы. И неспроста в песне про Разина поется, что ночку с бабой провозился, сам наутро бабой стал. Нет уж, отслонись! Это нам что в лужу стрелять! Пуще всего хорунжий боялся хотя бы в чем-то показаться бабой. Может быть, поэтому известен был как любитель крепкого словца, выпивоха, что любого перепьет, а голову не уронит, как рисковый, даже отчаянный картежник.
Дукмасов словно бы выставлял напоказ свою невоспитанность: цвыркал слюной, сморкался двумя пальцами, сосредоточенно ковырял спичкой в раззеванном рту, норовя достать дальний зуб. Но зато никто не умел лучше Дукмасова вспрыгнуть, словно подброшенный пружиной, в седло, отчаянно промчаться, пригибаясь к гриве коня, через огненный смерч, рубить упоенно и лихо.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Считалось, что Верещагин причислен к составу адъютантов главнокомандующего «без права на казенное содержание», но с правом носить штатский костюм. Сам же себя Василий Васильевич причислил к скобелевцам и у Плевны появился — припадая на палочку, держа в руке складной стул и этюдник, — именно в расположении 14-й дивизии.
Город, с трех сторон окруженный извилистыми холмами, котлованами, скатами в кустах, зловеще лежал в лощине у Гривицкого ручья, впадающего верстах в семи от Плевны в реку Вит — приток Дуная, выдвинув перед собой грозные редуты, а тыл обеспечив крутыми берегами реки. Русские войска охватили его дугой верст в двадцать.
Стоя на Зеленогорском гребне, Верещагин разглядывал в полевой бинокль земляные глыбы. Превосходно сделанный оборонительный лагерь! Турки возвели его с учетом холмов, оврагов, спусков. Гребни, поднятые руками, легли черной сетью. А венчали эти гребни — редуты. Вчера Скобелев рисовал ему на бумаге редуты: под их скатами — ямы-западни, укрытые хворостом, присыпанные землей, в ямах — турки в засаде. За ямами — ровики с невысокими насыпями — ложементы. Похоже, что фасы редутов трех- или даже четырехъярусные, укрепления взаимно фланкируются, связаны между собой траншеями, что из редута стрелять можно и с бруствера, и с флангов, где стоят орудия, а ложементы и флеши тоже мечут огонь. Казалось, холмы пылают.
Турки закрепились на высотах севернее и восточнее города, и тактика их была совершенно очевидна: вызывать на штурм и перемалывать русские войска.
То там, то здесь в бурую выгоревшую траву падали, разрываясь с сухим треском, турецкие артиллерийские гранаты, поднимая султаны земли, окаймленные облачками. Ревели орудия дальнего боя. Дымы ст ружейных выстрелов застилали все впереди. Иногда красным пунктиром обозначалась линия стрелков.
На военном совете у главнокомандующего было решено: в день тезоименитства государя пойти атакой на редуты и тем преподнести Александру II именинный пирог. Конечно, так прямо об этом не говорилось, но подразумевалось достаточно ясно.
Вчера в зеленой палатке на холме — царской походной церкви — отслужили молебен с водосвятием. Стоя на коленях, царь, свитские офицеры Главной квартиры вслушивались в сочный голос протоиерея собора Зимнего дворца Никольского.
— Господи, сохрани воинство твое… Многая лета…
Верещагин еще тогда подумал: «Какие яркие цвета для картины: зеленая палатка, темные облака, фиолетовая риза…».
После молебна офицеры пили шампанское. Царь, подняв бокал, сказал с дрожью в голосе:
— За здоровье тех, кто отправится на штурм…
И вот теперь они «отправились»…
Шел нудный, осенний, затяжной дождь. Клейкая грязь пудами налипала на сапоги. Штурм назначен был на три часа дня, но уже с утра заклубился густой, непроницаемый туман, приближая сумерки. Отряду скобелевцев, находящемуся на левом фланге, предстояло захватить третий гребень Зеленой горы, господствовавшей над южной стороной плевенского лагеря, оттуда через лесок и виноградники спуститься в лощину, преодолеть глубокий ручей, текущий в крутых берегах, пересечь открытую, простреливаемую местность, взять окопы впереди редута, саженей двести карабкаться на крутую, скользкую, голую высоту, на вершине которой стояло два турецких редута Исса-ага и Кованлык, соединенных глубокими траншеями.
Надо было во что бы то ни стало взять эти редуты, застрявшие костью поперек горла всей армии, прервать тыловые связи турок, их единственный путь отхода к Софии, открыть дорогу через Балканы на Константинополь.
Но пока впереди зловеще высились земляные насыпи, издали похожие на замершие перед прыжком доисторические чудовища с горбами, насыпи, изрыгающие огонь, прикрывающие собой вход в город, армия топталась на месте, неся трудно восполнимые потери. Особенно важно было взять эти, как их называли, Зеленогорские редуты, почти завалившие своими тушами кратчайший путь к Плевне. Почти, потому что все же между редутами был изрядный «зазор», они не сомкнулись, и этим надо было воспользоваться.
Нетерпение все более овладевало Скобелевым. Нельзя было ждать трех часов и затем, в ранней темноте, идти на редуты. В начале одиннадцатого Скобелев приказал выдвинуть вперед свой простреленный в боях желто-красный квадрат шелкового стяга, прикрепленного к казачьей пике. На штандарте с одной стороны нарисован голубой Георгиевский крест, на другой — буквы «М. С», вышитые матерью Михаила Дмитриевича. Стяг держал скуластый, с монгольским разрезом янтарных глаз, Нурбайка, вывезенный Скобелевым из Хивы. На Нурбайке среднеазиатский костюм, мягкая обувь.
Забили барабаны, заиграл оркестр, развернулись знамена, смачно зачавкала грязь. Пехотинцы стали проходить быстрым шагом, держа ружья наперевес, с карманами, набитыми пачками патронов, приветливо поглядывая на генерала. Белый конь его нетерпеливо перебирал ногами.
— Епифанов! — крикнул генерал. — У тебя сапоги как у испанского дона! Шире шаг! Выше голову! Ты тамбовский?
— Так точно, вашество… с-под Липецка! — браво ответил Епифанов.
— Как редут захватишь, дальше не суйся — жди меня! А до редута патроны попусту не трать! Понял?
— Понял, вашество, — глаза у Егора сверкнули озорно, рот растянулся от уха до уха, — трохи придержусь.
— Голенов! Чтоб завтра я тебя без Георгия не видел!
— Слушаюсь!
— В огне встретимся!
Скобелев примечает немолодого вояку:
— А ты, кавалер, за что награжден?
— За Малахов, ваше превосходительство.
Скобелев снимает фуражку:
— Низко кланяюсь тебе, покажи, ветеран, молодым, как русский солдат дерется, расчеши турок и набальзамируй! Боренко, — это он обращается к юному музыканту с конопатым лицом и мясистой нижней оттопыренной губой, отчего казалось, что мальчишка высовывает язык, — на захваченном редуте вальс сыграешь.