Плод воображения
Шрифт:
На лицо чудовища набежала тень, словно оно чувствовало и разделяло то, что испытывала Елизавета. Это тоже было для нее внове. Чудовище принялось ее утешать, оно бормотало ласковые слова и называло Малышкой.
Лиза чуть не расплакалась. Кто бы мог подумать, что она найдет сочувствие и сострадание здесь, в этой грязной берлоге, у существа, которое… Которое что? Елизавета задала себе простой вопрос: а что она о нем знает? С чего она взяла, что привычка принимать душ два раза в день (кстати, почти ею утраченная за последние сутки) дает ей право брезгливо морщиться от близости того, кто, возможно, вернул ее в мир нормальных людей?..
То самое чувство
Не ощущая его на руке, она больше доверяла глазам. Подтянула вверх рукав куртки, обнажив предплечье до локтя, — браслета не было. В ответ на ее взгляд чудовище покачало косматой головой: «Не думай ни о чем плохом, Малышка, я обо всем позабочусь». Впрочем, Елизавета не была уверена, что правильно поняла эту пантомиму.
Но кое-что она могла выяснить прямо сейчас.
Впервые услышав настоящий голос Малышки, бродяга оцепенел. До сих пор она разговаривала с ним беззвучно; он «слышал» ее прямо у себя в голове, и всякий раз его не покидало ощущение, что он играет сам с собой в испорченный телефон, облекая в слова приходящие к нему чужие мысли.
Сейчас ему понадобилось полминуты, чтобы переварить простую просьбу. Впервые Малышка попросила его о чем-то. Прежде она либо требовала, либо молча страдала, предоставляя ему догадываться о причинах неудобства, страха или об источнике вероятной угрозы. И до настоящего времени он редко ошибался.
— Дайте воды, — снова попросила она. У нее был тихий робкий голос. Голос, которым она как будто еще не научилась пользоваться. Еще бы — прошло всего несколько часов с момента ее внезапного преображения.
Он посмотрел на ее потрескавшиеся губы и поразился собственной тупости. Мог бы и сам догадаться. Какой же он идиот! Эта, взрослая, Малышка была не менее уязвима, чем та, маленькая и хрупкая. И не меньше той нуждалась в его ежесекундной заботе и опеке.
Он отодвинулся и зачерпнул воды из старого молочного бидона, стоявшего поблизости.
Когда он поднес к ее губам чашку с отбитой ручкой и надписью «Лиза», ее рука, готовая подхватить чашку, дрогнула. «Нет, так в жизни не бывает, — подумала она. — Это какой-то бред». Но даже в бреду ей до смерти хотелось пить. Она жадно глотала, не ощущая вкуса, — вода была просто прохладной жидкостью, гасившей пожар, что пылал внутри нее.
Выпив всё до капли, она отдала ему пустую чашку. Он зачерпнул еще и протянул ей. На этот раз она сделала несколько глотков. Мочевой пузырь напомнил о себе режущей болью. Она не могла вспомнить, когда и где в последний раз справляла нужду. Не исключено, что она делала это стоя. В таком случае от нее должно пахнуть примерно так же, как от… благодетеля. Но он, понятное дело, запаха не замечал. Или запахи не имели для него значения.
— Мне нужно в туалет. — Даже теперь ей было непросто сказать это незнакомому мужчине.
Всем своим видом он выразил готовность ей помочь.
Она стянула с себя одеяло и оценила деликатность незнакомца — он снял с нее только туфли, хотя мог бы… Лиза съежилась при мысли о том, что он мог с ней сделать,
Туфли стояли возле топчана. Обувшись, она встала и выпрямилась во весь рост. Ее шатало, тем не менее резь в паху настойчиво призывала к движению. Убогая обстановка не привлекла ее внимания, а вот вид из окна подсказывал, что наступил вечер (а может, уже новое утро — смотря сколько времени она провалялась без сознания) и что находится она на первом этаже.
— Пойдем, Малышка, — пробормотал незнакомец, поддерживая ее под локоток.
Они вышли в коридор, а затем на деревянную веранду частного дома, увитую диким виноградом и оттого почти совсем темную. Спустившись с крыльца, они оказались в саду. Незнакомец шел чуть позади Елизаветы, как будто полагал, что она сама знает дорогу. Но она не знала и наугад направилась в сгущавшуюся темноту.
Бедная Малышка, думал бродяга. Как ей, должно быть, тяжело. Он нутром чувствовал ее растерянность. Для нее всё так внезапно изменилось, и наверняка многое кажется ей чужим, незнакомым. Теперь он не удивлялся, что она поначалу не узнала даже его. Бог дал ей новое тело и новые глаза, но такую Малышку бродяга будет любить еще сильнее, чем прежнюю, если вообще возможно любить сильнее. С этой можно разговаривать по-человечески, эта настолько очевидно нуждалась в его помощи и опеке, что у него щемило сердце. Мысленно он возблагодарил Господа за возможность по-прежнему исполнять свой долг служения во искупление грехов.
А чтобы слова благодарности не были пустыми, он захватил с собой стоявшую в коридоре заряженную винтовку.
Когда она наткнулась на сильно разросшиеся и превратившиеся в непроходимое колючее препятствие кусты малины, незнакомец бережно прикоснулся к ней и мягко развернул вправо. Ей уже было не до поисков сортира; казалось, еще секунда — и взорвется мочевой пузырь. Она всё-таки успела сделать несколько шагов в указанном направлении, и тут с улицы раздался рев автомобильного двигателя. Лучи фар хлестнули по глазам. Елизавета замерла, словно зверек на дороге, парализованный шумом и слепящим светом. Спазм скрутил низ живота, и выяснилось, что она очень даже может потерпеть еще.
Сад превратился в подобие гравюры: в непрерывном скользящем чередовании выбеленных участков и чернильных теней легко было утратить ориентацию. Она и утратила — почти полностью, но не настолько, чтобы не помнить, что незнакомец находится где-то рядом. В панике Елизавета обернулась и увидела, как он вскинул винтовку. Правой рукой прижимая приклад к плечу, он махнул ей левой сверху вниз: «Прячься».
Она присела, и сразу же узконаправленный луч поисковой фары прошел над ней, чиркнул по незнакомцу, по инерции скользнул дальше, дернулся обратно и уперся в человека, который остался стоять неподвижно.