Плод воображения
Шрифт:
Добытое с помощью глаз беспорядочно сыпалось в мозг, словно монеты падали в копилку. Он не знал, что с этим делать. Никогда, даже во время самой тяжелой болезни или при сильнейшем отравлении, он не чувствовал себя до такой степени странно. Если сознание можно завязать в узел, пока оно спит и видит сны, — да еще так, чтобы нельзя было распутать наяву, — то с ним случилось именно это. Связь с телом сохранялась, но была искаженной, словно между ними вклинился грозовой фронт, и не вполне предсказуемой.
Кажется, ведьма говорила что-то еще, но он уже ее не слышал. Тогда она протянула руку над его головой (он почти
Он отшатнулся, в зрачки хлынула тьма. Его внутренний телевизор вообще перестал показывать что-либо, кроме тестовой картинки, похожей на простейший лабиринт. Найти выход из любой его точки сумел бы даже трехлетний ребенок… Каплин не смог бы. Разве что с чьей-нибудь помощью. Он ослеп — но так, будто глаза по-прежнему видели, вот только изображение проецировалось в пустую комнату.
Ведьма стала его поводырем. Она взяла его за плечи и потянула вверх, принуждая встать. Он подчинился — теперь всё сделалось проще, да и качало уже не так сильно. Потом она, не прикасаясь к нему, слегка подтолкнула его — или повела за собой? Не важно. Он сделал шаг, второй, третий — не двигаясь физически. Соответственно, его шаги не имели протяженности. Точнее, могли иметь любую протяженность. Ту, которую нужно. Он еще не знал — какую. Ведьма знала. Для него это было впервые, для нее — в порядке вещей.
Вместе они вошли в лабиринт, который, возможно, существовал лишь в его сознании — или это было ее сознание, которое она неким непонятным образом (совмещение… поглощение… слияние…) разделила с ним? Тоже не важно. Важно, что он сделал то, чего никогда не сумел бы сделать, пребывая в здравом уме и твердой памяти.
Так он узнал, что состояние нормальности — всего лишь самая прочная и почти всегда спасительная иллюзия, которая, тем не менее, становится серьезной помехой, если пытаться пересечь границу, о наличии которой он прежде даже не подозревал. Научная и прочая фантастика была не в счет — все эти подпространственные перемещения, телепортации и хождения за три зазеркалья теперь казались упражнениями в привычной формальной человеческой логике: если есть «да», то должно быть и «нет»; если существует один мир, то почему бы не существовать хотя бы еще одному — невидимому и неощутимому? Ведьма провела его там, где вообще отсутствовала всякая логика, а знание без силы реализации оставалось абсолютно бесполезным.
Уже потом, в состоянии далеком от сумеречного или от ощущения разделенности, он отдал себе отчет в том, насколько бессмысленно спрашивать себя, не было ли это игрой воображения или в какой степени было ею. Достаточно спросить: а что ею не было? Это уводило в такую бездну солипсизма, из которой не помогли бы выбраться никакая ведьма… и никакое воображение.
Благодаря ей он не остался там, в примитивном лабиринте, найти выход из которого легко или невозможно, не исчез в «черной дыре» сознания, где не двигалось даже время. Он мог бы блуждать по невидимым коридорам до конца своих дней — и тогда, пожалуй, его единственными спутниками действительно сделались бы пациенты сумасшедшего дома. Правда, и о них он вряд ли
Он не заметил, когда вернулся к обычному существованию, при котором имел проблемы с координацией движений, головную боль и температуру под сорок. Как будто ничего не случилось. Это не было ни выздоровлением, ни освобождением, ни наградой, ни проклятием. Просто по неизвестной ему причине выбор пал на него.
Единственное, что он понял чуть позже, когда восстановилась способность связно соображать: никаких чудес не бывает. Никто не в силах избавить его от кошмара совсем, во всяком случае, пока он жив. Радикально изменились только декорации. Его роль осталась прежней. Вопросы остались прежними. И на них по-прежнему не было ответов.
72. Нестор бежит
Он услышал у себя за спиной нарастающий шум, чем-то напоминавший шарканье десятков подошв по голым камням монастырского двора. Он знал, что означает этот звук, и всё же обернулся.
Псы ринулись на него, соблюдая строй. Пожалуй, это было самое жуткое. Ни одна собачка не залаяла. Всадник — собаковод — остался на месте и даже не повернул головы. «А ведь точное название, — подумал бывший монах как-то очень отвлеченно и, возможно, не вовремя. — Этот мужик управляет своей сворой куда лучше любого кинолога».
Первым на Нестора надвигался огромный грязно-белый кобель со шрамом через всю башку и одним розоватым глазом. Кто бы ни пытался скальпировать альбиноса, он не довел дело до конца. Бывший монах видел, что с губ собаки клочьями слетает пена, и ему показалось даже, что тварь находится в конечной стадии бешенства, только процесс болезни каким-то невероятным образом замедлен до предела с сохранением абсолютного подчинения хозяину.
— А вот теперь беги, Нестор! — почему-то шепотом сказала Лера-Никита. — Твой единственный шанс.
— Куда? — спросил он севшим голосом, сглатывая заполнившую рот кислоту дурного предчувствия.
— Туда! — Она показала на кирпичную стену подстанции, разрисованную граффити. Это была добрая стена. Среди рисунков преобладали цветы, персонажи мультфильмов, сердца, пронзенные стрелами. Имелись также желтая подводная лодка, наивные заверения в любви и что-то похожее на корабль-призрак.
У Нестора не было никаких оснований доверять девочке. Хуже того, всё произошедшее убеждало в обратном. Но тогда он почему-то поверил — точнее, у него не оставалось выбора, — и сорвался с места.
Он побежал так, как не бегал даже за сборную епархии по регби в финале Межконфессионального кубка. Сумка колотила его по бедру и чертовски мешала, но не мог же он бросить им на съедение Ариадну — тем паче что та снова начала подавать какие-то сигналы, смахивавшие, правда, на галлюцинаторный бред. Она забрасывала его мозг странными образами: многомерное пространство вокруг нее пузырилось, пробитое тысячами дыр…
Своими залитыми потом глазами Нестор тоже мало что видел, зато прекрасно слышал догонявшую его волну хриплого слитного шума, словно твари еще и дышали синхронно. Возможно, так же слаженно, на счет «три», они примутся рвать его на куски…