Плод воображения
Шрифт:
Заметив, что он очнулся, Малышка испуганно замерла. Боль, которую он испытывал, наверняка отразилась на его лице. Собственный стон как будто донесся откуда-то издалека, едва слышный сквозь шум в голове. Невзирая на боль, бродяга снова почувствовал в груди средоточие тепла и света — всё, что было связано с Малышкой, никуда не делось, не вытекло с кровью, и, как он надеялся, останется с ним до самого конца. Слова «любовь», «признательность», «привязанность» ничего не значили для него. Он доверял только этому маленькому солнцу внутри себя, которое не давало воцариться там беспросветной тьме.
Он понял, что улыбается. Ободренная его улыбкой, Малышка
Он вспоминал, как заботился о ней, пока она была маленькой. Неужели ей придется возиться с ним, если он доживет до старости и превратится в развалину? Нет, Господь не может так зло подшутить над ним… но что-то подсказывало: может. Просто бродяга, по причине своего ничтожества, не способен оценить посланные ему испытания. Эта мысль его успокоила.
Он наблюдал за Малышкой, за ее плавными движениями, за игрой света и тени на ее лице, за тем, как она вытирает пот со лба. В убежище и в самом деле было душновато. Сколько времени он пролежал без сознания? Время имело жизненно важное значение — стоит сбиться со счета, и в Календарь вкрадется погрешность, которая будет накапливаться изо дня в день, пока это не приведет к катастрофе. Почему-то (бродяга не мог бы объяснить почему) он был уверен, что от правильности его расчетов, от точности Календаря, зависит существование города, а может быть, и чего-то большего чем город.
Однако он заранее позаботился о том, чтобы не совершить фатальную ошибку. В нагрудном кармане его рубашки лежали часы, снятые с убитого им чужака. Это были не единственные часы, которые он мог взять в качестве трофея, — если позволяли обстоятельства, он снимал с тел всё, что тикало, — но другие его не устроили. Главным достоинством этих часов было то, что, помимо времени, они показывали число и день недели.
Он попытался поднять руку, и ему это удалось, хотя конечность казалась тяжелой, будто под кожу залили свинец. Малышка отшатнулась, едва он пошевелился. «Что ты, милая? Разве я когда-нибудь замахивался на тебя?» Так он лишний раз убедился, что облучение не прошло для нее бесследно…
Он сунул руку себе за пазуху и нащупал часы. Пальцы плохо слушались и пока не годились для действий, требующих аккуратности и точности. — Помоги, — попросил он.
Она отложила розовую от крови тряпку, осторожно и даже робко протянула руку, достала из кармана часы и поднесла к его лицу.
Не так уж долго он провалялся без памяти. В окошке циферблата было то же число, что и в ночь побоища. Стрелки показывали половину восьмого. Надо бы выяснить — утра или вечера.
Для этого кто-то должен выйти из укрытия. Выпустить Малышку — слишком рискованно. Бродяга был почти уверен, что чужаки придут снова (если уже не пришли) — и на этот раз их будет гораздо больше. Они наверняка устроят облаву — чего еще ждать от этой своры бешеных собак. Малышка может совершить самоубийственную глупость, едва окажется снаружи — настолько пагубно действует на бедняжку их излучение. Поэтому он не видел другого выхода, кроме как держать ее в укрытии, пока не минует опасность. Но и подвергнуть Календарь риску искажения он тоже не мог. Оставалось одно — очень тихо и осторожно выбраться самому.
Он начал поворачиваться на левый бок, чувствуя, что правый будто обсыпали порохом и затем подожгли. При попытке согнуться он не удержался от стона.
Наконец ему удалось сесть. Он отвернул заскорузлую от крови полу рубашки и увидел выходное отверстие. Оно было меньше, чем казалось по ощущениям, но значительно больше, чем хотелось бы. Учитывая то, как давно он мылся, какой была его одежда и как обрабатывалась рана, вырисовывалась вероятность заражения — достаточно большая, чтобы всё-таки проделать дыру в его слепой убежденности, будто Господь убережет его и от этой напасти… для чего-то худшего.
Пистолет. Он вспомнил про еще один ценный трофей — пистолет, который сунул в карман пальто. Пока он был без сознания, Малышка вполне могла вытащить его. Он нащупал пистолет и успокоился. Не вытащила. Излучение сюда не проникало.
Он пошарил рукой вокруг себя. Малышка наклонилась и подвинула к нему лежавшую на полу аптечку. Когда-то он неплохо разбирался в медицинских препаратах… правда, его коньком были нейролептики. Он мог бы рассказать много интересного об их действии. Вот только кому рассказывать и зачем? Чтобы развеять некоторые психиатрические мифы? Но он на собственной шкуре убедился, что эти мифы могут быть полезны. Разве не благодаря им он выжил и сохранил рассудок?..
Порывшись в аптечке, он нашел порошковый антисептик, разодрал упаковку зубами и высыпал содержимое в розовое отверстие, на дне которого что-то омерзительно подрагивало. Наверное, это и называют плотью — испуганное трепещущее мясо, спрятанное под кожей, чтобы не выглядело столь обнаженно-уязвимым.
Обнаружив в аптечке глюкозу, он потряс в воздухе ампулой и ткнул пальцем себе в вену. В ответ на эту пантомиму Малышка покачала головой. В ее взгляде была растерянность. Он посмотрел на свои руки. Мало того, что они плохо слушались, так еще и дрожали. Нет, без ее помощи не обойтись. Он протянул ей два одноразовых шприца и сломал ампулу. Трех рук на двоих оказалось достаточно, чтобы кое-как ввести глюкозу обоим.
Он сразу ощутил прилив энергии. Однако эффект мог быть недолгим, поэтому следовало поторапливаться. Он погладил Малышку по голове и повторил фразу, произнесенную им уже бессчетное количество раз:
— Подожди, я ненадолго.
Не меньше пяти минут и почти все силы он потратил на то, чтобы приотворить поворотную стену. Для этого пришлось вращать массивный маховик, наверняка позаимствованный бывшим хозяином в настоящем бомбоубежище времен холодной войны. Он уже не помнил толком, как ему удалось задвинуть стену минувшей ночью, — задача казалась непомерно трудной. Разве что Малышка помогла…
Рана снова начала кровоточить. Он понял, что очень скоро может снова отключиться, но это его не остановило. Наконец он счел образовавшийся проем достаточным. Протиснувшись в него, он оказался в гараже, ворота и наружную дверь которого всегда оставлял закрытыми, но никогда не запирал изнутри, чтобы не привлекать внимания возможных визитеров. Так же он поступил и в последний раз.