Плоды зимы
Шрифт:
Отец чувствовал себя приниженным. Потерянным. Больным и совсем без сил. Ему хотелось быть далеко, на другом конце земли или даже под землей, где человек обретает наконец покой. Что сделать? Что сказать?
Мать снова села. Она совсем обессилела, руки, которые она уронила на колени, все еще дрожали, взгляд померк.
— Вы меня не поняли, — сказал Поль спокойным, почти ласковым тоном. — Вы отлично знаете, что Жюльена ищут и что никто в этом не виноват. Можете считать, что я его ненавижу, это ваше дело. Не стану доказывать, что это не так,
— Иначе говоря, вы о себе думаете, — вздохнула мать.
— Ты не права, — тихо заметил отец. Поль остановил его движением руки.
— Предположим, что я думаю только об отце и о себе, и все же, если еще можно спасти Жюльена от тюрьмы, лучше не дожидаться, пока его арестуют. Надо, чтобы он сам пришел и сказал: «Я поступил глупо, признаю, меня на это подбили…» В общем, я, конечно, не знаю, но можно найти способ его выручить.
Отец посмотрел на мать, которая повернулась к нему. Она совсем растерялась. Поль, должно быть, почувствовал свое преимущество. Он снова заговорил:
— Оставим в стороне политику, но вам не кажется, что все-таки лучше быть на легальном положении?
Старики все еще смотрели друг на друга.
— Поверьте, лучше посоветовать ему вернуться, пока не поздно, — подождав немного, заключил Поль.
— Но уверяю вас, мы не знаем, где он, — сказала мать.
— Не будете же вы утверждать, что он ни разу не дал вам о себе знать?
Отец хотел было сказать, что в августе они получили открытку из Тулона, без обратного адреса, где было написано: «Все в порядке» — и ничего больше. С тех пор наступило молчание. Бесконечное молчание, которое терзало их обоих. Но он удержался и не стал говорить. Взгляд, брошенный на него женой, запрещал ему вымолвить хотя бы слово.
— В конце концов, вам самим решать, — вздохнул Поль.
— Но раз тебе говорят, что нам ничего не известно, — сказал отец. — Неужели ты думаешь, что нам приятно не знать даже, где он?
Поль недоверчиво усмехнулся. Он поднял руку, требуя, чтобы они замолчали, и сказал с видом превосходства, возмутившим отца:
— Я выполнил свой долг. Предупредил вас. Теперь меня никто не сможет упрекнуть, что я равнодушен к судьбе Жюльена. Он мне брат только по отцу, но это еще не значит, что я не хочу его спасти.
Он поднялся, взял со стола свою пачку сигарет и зажигалку, надел шляпу и в заключение прибавил:
— Так. Это все, что я хотел вам сказать. Он уже направился к двери.
— Постой, сейчас возьму ключ и провожу тебя до калитки, — сказал отец. — Это проще, чем идти двором.
Мать отворила дверь. Их взгляды встретились, и отец понял, что она встревожена. Поль был уже на площадке, и отец сказал громко — так, чтобы тот мог его услышать:
— Видишь, все воображают, что мы получаем от него весточки. А ведь ничего, ничего нет. Знать бы хоть, где он!
10
Ночь
— Осторожней, — сказал он. — Ничего не видно.
— Хоть я и редко у вас бываю, но дорогу все-таки помню.
Внизу отец задел сына плечом. В лицо ему пахнуло винным перегаром. Несколько шагов они прошли молча, потом отец, поколебавшись, спросил:
— Почему ты так напиваешься? Это вредно для здоровья.
— Со мной это не часто случается. Но сегодня мы целый день бегали по городу, чтобы пристроить эти самые фотографии.
— Я как раз хотел с тобой об этом поговорить. Ты считаешь, что твое место именно там?
Сын остановился. Остановился и отец. Теперь, когда его глаза привыкли к темноте, он начал различать лицо сына — светлое пятно под темной шляпой.
— Что?! — спросил Поль. — Ты, может быть, за де Голля и за революцию?
— Я ни за кого. Я за то, чтобы как-нибудь прожить, и за то, чтобы меня оставили в покое.
Они говорили резким тоном, но не повышая голоса.
— Вот именно, ты проживешь спокойно, если будешь с теми, на чьей стороне сила.
— А ты думаешь, что сила всегда будет на их стороне? Посмотри, что делается в Италии.
— В Италии? Ну и что? Ты отлично помнишь, как в семнадцатом году под Капоретто итальяшки удирали! Гитлер напрасно поверил им. Их армия развалилась при первом же серьезном ударе. Но эсэсовцы в два счета сбросят американцев в море.
— В семнадцатом году тоже были такие, кто не верил в помощь Америки, — заметил отец. — Однако…
Поль перебил его:
— Не думаешь же ты, что Сталин договорится с Рузвельтом и Черчиллем? Рано или поздно они передерутся, и тогда Гитлер наведет порядок — на наше счастье, не то коммунисты быстро сядут нам на шею. Тогда ты увидишь, что станется с твоими домами и деньжатами.
Угроза коммунизма всегда пугала отца. Во времена Народного фронта он дрожал за свои сбережения, и слова сына пробудили в нем старый страх.
— Знаешь, не такой уж я крупный капиталист, — сказал он.
Поль засмеялся каким-то скрипучим, неприятным смехом.
— Крупный или некрупный — это дела не меняет. Отберут все. Все, что имеешь. И будешь доживать свой век в богадельне.
— Иногда я думаю: а может, тем, кто там, живется счастливее, чем мне. По крайней мере им всегда обеспечен суп, им не приходится, как мне, лезть из кожи вон и во всем себе отказывать.
Поль достал пачку сигарет. Отец угадал его движение.
— Вот хотя бы и табак… — сказал он.
— Бери, — сказал Поль, протягивая ему пачку. — Бери всю.
Отец поблагодарил. Нет. Поль не такой уж эгоист, как утверждает мать. Ему хотелось забросить удочку насчет дров, но он не решился. Он удовольствовался тем, что, вынимая из пачки сигарету, сказал: