Плоды зимы
Шрифт:
Отец забыл про усталость. Теперь его мучила тревога. Ему казалось, что, с тех пор как нет. жены, прошла целая вечность. Дались ей эти дровосеки, из-за них только даром теряет драгоценное время. И всегда она поступает по-своему, и получается ерунда. Вот уже больше двадцати лет — что вобьет себе в голову, то и делает. И в отношении Жюльена так было, да и во всем вообще. Зря он отпустил ее одну: уйдет далеко от тропы на звук топора, а звук-то ей, конечно, только померещился. Ведь она этого леса не знает. Без привычки в лесу недолго и заблудиться. Может, она упала в яму,
Отец долго боролся со своей тревогой. Он достал из мешка бутылку воды с вином и отпил глоток. Потом свернул сигаретку, закурил и принялся дымить, смакуя каждую затяжку, заставляя себя думать только о блаженстве, которое доставляло ему курение. Это и вправду единственное его удовольствие. Удовольствие, с каждым днем все более скудное из-за карточной системы и необходимости экономить табак для обмена.
Понемногу его начала одолевать дремота, он встал и, держась в тени, сделал несколько шагов в том направлении, куда ушла жена. Тень, насыщенная ветром, была в непрестанном движении. Солнечные блики пробегали по земле, вытягивались на стволах деревьев. Сколько отец ни прислушивался, он не улавливал никаких звуков, кроме несмолкаемой песни ветра.
— До чего же мне надоел этот ветер, — проворчал он. — Не услышу, если она будет звать.
Он подумал, не отправиться ли на поиски жены, но сообразил, что там, где лес частый, они могут пройти совсем рядом и не увидеть друг друга. Если она вернется и найдет только вещевой мешок да куртку, оставленные на камне, пожалуй, испугается, снова полезет в чащу, и они могут потерять не один час.
Он прислонился к большому буку и простоял так довольно долго, закрыв глаза, потому что устал вглядываться в беспрерывное мелькание света и тени. Потом, почти против воли, сложил ладони рупором и несколько раз крикнул:
— О-го… го… го! Фернанда!.. Фернанда!
Он кричал, поворачиваясь во все стороны, но у него не было уверенности, что она его услышит. Тогда он замолчал и вернулся к тому камню, на котором сидел раньше.
Он выбился из сил. От этих криков в голове было ощущение какой-то пустоты. Снова пробудилась боль, которая было затихла, и, схватившись за грудь, согнувшись, видя все, как в тумане, из-за слез, выступивших на глазах, он встал, чтобы откашляться и выплюнуть душившую его мокроту.
13
— Наконец-то, куда ты пропала! — вздохнул отец, увидя жену, появившуюся из-за деревьев.
— Это оказалось дальше, чем я думала, — сказала она, садясь рядом с ним. — В лесу легко обмануться.
Наступило долгое молчание. Отец еще не оправился после приступа кашля, однако он внимательно смотрел на жену, которая, видимо, совсем выбилась из сил. По лицу у нее катился пот, она прерывисто дышала и так согнулась, будто лес навалился всей своей тяжестью на ее худые плечи.
— Ну и как, видела кого-нибудь?
— Да… — сказала она. — Мы ошиблись дорогой.
Отец и сам догадывался об этом, но он до того устал, что ее слова не
— А мы далеко зашли?
— Надо вернуться на развилку и пройти еще порядочный кусок по другой тропе.
Ему хотелось сказать: «Это слишком далеко. Вернемся лучше домой». Но как быть с тележкой? Только эта мысль и дала ему силы продолжать путь.
— Ты совсем вымоталась, — сказал он.
— Нет. Идем.
Отец встал и поплелся следом за женой. Он шел, не отрывая глаз от ее худых ног и от подола серой холщовой юбки. Значит, придется пройти обратно до конца этой тропы, а потом еще и по той.
Они шли с самого раннего утра. И сколько же они прошли зря, а все потому, что он из упрямства не повернул обратно, хотя и чувствовал, что ошибся. Жена шла следом за ним. Потом она еще долго, очень долго брела напрямик через лес, пока он отдыхал, а затем, вернувшись, сказала: «Мы ошиблись дорогой». Она не сказала: «Ты ошибся дорогой». Ни словом, ни взглядом не попрекнула его, а теперь идет впереди и не жалуется на усталость, даже не упоминает о ней. Конечно, она моложе, и легкие у нее в порядке, ей не трудно дышать, не то что ему, но у нее грыжа, и при каждом шаге у нее, верно, такое ощущение, будто живот тянет ее вниз.
Отец шел, отупев от усталости, и постепенно им овладевала дремота, но овладевала только головой, остальное тело не поддавалось, оно было вроде машины, которая хоть и поизносилась порядком, но по инерции еще работает. Минутами он стряхивал с себя дремоту и повторял про себя: «Впереди-то надо бы идти тебе. Твое место там. Она и так потрудилась больше тебя». Но вслух он ничего не говорил. Ему казалось, что сейчас идти легче, но, если он что-то изменит, хоть на минуту нарушит молчание и замедлит шаг, ему уже не сдвинуться с места.
Дойдя до развилки, мать остановилась, и отец чуть не уткнулся носом ей в спину.
— Я пойду впереди, — чуть слышно сказал он.
Она обернулась, посмотрела на него и испугалась.
— Да тебя ноги не держат, — сказала она. — Постоим немного.
— Если мы еще постоим — всему крышка.
Он сказал это надтреснутым голосом, а затем на него напал кашель, должно быть, отчасти вызванный тем усилием, какого ему стоило удержаться от стона. Господи, не разревется же он! Или ему теперь и вправду грош цена? Не осталось и тени того, каким он был прежде.
Мать заставила его сесть на пень в нескольких шагах от дороги.
— Давай поедим, — сказала она. — Я уверена, что уже больше десяти. Подкрепимся немного. Не знаю, как у тебя, а у меня кружится голова.
Он понял, что это неправда. Что сказано это только ради него. Понял, но промолчал. У него не было охоты, не было сил спорить. Мысль о том, что время уходит, что надо собрать хворост и найти тележку, покинутую в лесу, правда, еще маячила в его сознании, но уже где-то далеко-далеко, лежала, словно тяжелая кладь на дне ямы — кладь, которую мало-помалу затягивает тиной. Скоро тина ее совсем закроет, и тогда сверху ляжет плотный слой усталости.