Плоды зимы
Шрифт:
— Да, обед получится на славу, — приговаривал он. — Но так уж суждено, вечно что-нибудь людям удовольствие портит.
— Вот увидишь, все образуется, — отвечала мать. — Если дети ничего не смогут сделать, завтра утром отправишься к Вентренье.
Отец старался взять себя в руки, но тревога лишала его последних сил. Он полил только те грядки, которые совсем уж пересохли, потом сел на скамью. И просидел так до прихода Франсуазы и Жюльена. Завидев их, он поднялся, заставил себя улыбнуться и сказал:
— Обед, должно быть, готов. Мать уж, конечно,
Отец спустился в погреб и чиркнул зажигалкой. У него еще оставалось довольно много бутылок с выдержанным вином. Он отыскал одну из них, вино с виноградника на склонах Юры — оно было куплено лет за десять до войны. Отец поднес бутылку к глазам и провел позади нее горящей зажигалкой. На дне виднелся небольшой осадок, но вино было прозрачное. Пробка, должно быть, сидела очень плотно, потому что бутылка была полна доверху. Отец понес ее с осторожностью, держа на ладонях, как лежала она в ящике. Когда он вошел, Франсуаза воскликнула:
— Зачем вы это?
— Ну, все-таки… — сказал отец. — Все-таки…
Он медленно, стараясь не стукнуть донышком, поставил бутылку на стол. Вытер горлышко концом фартука и отыскал в ящике буфета штопор.
— Этот годится, — сказал он. — Таким штопором откупоришь бутылку, не взболтав… А замутить этакое вино просто грех.
Вытащив пробку, отец понюхал ее, потом сильно сжал, желая проверить, не крошится ли она. Потом поднял голову и встретил взгляд Франсуазы, которая с улыбкой наблюдала за ним. В ее взгляде было столько тепла, что у отца отлегло от сердца. Будто ласковое тепло примешалось к аромату вина, который разлился по всей кухне.
— Вы умеете обращаться с вином, — заметила Франсуаза.
— Что верно, то верно. Когда я разливал это вино по бутылкам, Жюльен еще под стол пешком ходил.
— Ну, ты в ту пору каждый год разливал вино по бутылкам… Должен признаться, я никогда не мог понять, как ты в них разбираешься, ведь ты никогда не делал наклеек.
— Не беспокойся, я свои запасы знаю.
Перед приходом молодых людей отец много раз повторял про себя: «Как только они придут, я заговорю о Поле. Пусть сразу все выяснится».
А теперь все поворачивалось так, что он никак не мог начать этот разговор, хотя у него перед глазами неотступно стояли добрая улыбка и ласковый взгляд Франсуазы. Он все время напоминал себе об этом и думал: «Она нам поможет… Если только в силах что-нибудь сделать, то поможет».
Раньше он побаивался этой девушки, а теперь, когда она была здесь, сидела с ними за одним столом, он, кажется, предпочел бы именно с нею поговорить наедине. А ведь коммунисткой-то была она. Ведь с нею, с Франсуазой, было связано это грозное слово, которое вроде не подходило к ее ласковым глазам. Жюльен не был членом этой партии. Он сам сказал. И все же отец больше всего опасался Жюльена.
Они принялись за салат из помидоров, куда мать нарезала две большие луковицы и мелко накрошила петрушку. Все молчали. Отец незаметно наблюдал за ними и каждый раз, встречаясь взглядом
— Ешьте, ешьте, — приговаривала она. — Кто знает, когда еще начнем нормально питаться.
— Ну, с американцами не пропадешь, — сказал Жюльен, — они нас завалят продуктами.
— Не в том дело, — вздохнул отец. — Война еще не кончилась. И даже когда она кончится, это еще не значит, что придет конец нашим бедам.
Он налил в стакан чуточку вина и, держа бутылку в наклонном положении, пригубил его.
— Не потеряло крепости… А ну-ка, подставляйте стаканы, а то вино замутится.
Они чокнулись. Мать тоже согласилась выпить глоток за счастье Франсуазы и Жюльена.
Вино прекрасно подходило к кроличьему паштету. Давно уже отец не ел так вкусно, и все-таки полного удовольствия он не получал. Ему не терпелось узнать, что скажет Жюльен, когда услышит об аресте Поля, и в то же время он боялся этой минуты, ибо чувствовал, что спокойный уют этого вечера тут же развеется как дым. Теперь отец уже сам толком не знал, о чем он молит мать взглядом — то ли чтобы она заговорила, то ли чтобы она молчала.
И все же она заговорила. Она положила себе капельку паштета, съела его, тщательно вытерла тарелку кусочком хлеба, пригубила вина и сказала:
— Знаешь, Жюльен, у нас большая неприятность.
Сын взглянул на нее.
— Что такое?
Наступило молчание. Отец опустил голову. Мать продолжала:
— Днем заходила Мишлина… Твой брат арестован.
Мать никогда прежде не говорила «твой брат», она всегда говорила «Поль». У Жюльена вырвался короткий смешок.
— Как это ни грустно, — вымолвил он, — но этого следовало ожидать.
— Не будь таким жестоким, сынок. Ты отлично знаешь, что он ничего дурного не сделал.
Жюльен выпрямился, поставил локти на стол и сцепил пальцы у подбородка. Покачал головой, посмотрел на мать, потом на отца и бросил:
— Ну и черт с ним! Этот тип торговал с фрицами все годы оккупации, а ты считаешь, что он ничего дурного не сделал? Путался с петеновской милицией! Вносил деньги во всякие фашистские организации в Виши, что ж, ему прикажешь за это медаль давать!
— Замолчи, Жюльен! — прикрикнула мать.
Стиснув челюсти, отец с большим трудом сдерживался.
— Замолчи, — повторила мать. — Не огорчай ты нас.
— Не огорчать? А он, по-твоему, задумывался, огорчает ли он вас или нет, когда явился сюда, грозил петеновской милицией и обзывал меня дезертиром поганым?
Отец уже готов был вспылить, но увидел, как Франсуаза медленно протянула руку и сжала локоть Жюльена.
— Милый, я, правда, толком не знаю, что именно сделал твой брат, — сказала она. — Мне известно лишь то, что ты мне рассказывал. Я знаю, что даже экономическое сотрудничество с врагом заслуживает осуждения, но не нужно выходить из себя. Твои родители огорчены… И это естественно.