Плохие девочки не плачут. Книга 3
Шрифт:
Хочется сдохнуть, чтобы не видеть тотального торжества убогости вокруг. Не видеть и не знать, как глупость мудрствует лукаво, как пестро наряженная ложь глумится над истиной в жалких лохмотьях, как псевдопророки горделивой поступью шагают к трону, украшают царскими регалиями лик прокаженного. Лик, изъеденный коростой, покрытый гниющими струпьями, не вызывающий ничего кроме тошноты. Тошноты в сердце.
Доколе, товарищи?
Ничтожество с довольным видом восседает на троне, щедро раздает автографы, кривит рот в снисходительной улыбке, принимает почести от рабов. От зомбированных
Не судите и не судимы будете, ибо какою мерою судите, такою и будете осуждены?
Да, верно. Но только…
Хочется судить и посадить, хочется разнести в щепки, призвать к ответу и наказать виновных. Заковать в раскаленные оковы нарушенных обетов, распнуть дымящуюся плоть сверкающими лезвиями справедливости. Придвинуть зеркало ближе и заставить смотреть.
Пусть поймут, пусть признают. Пусть научатся опытным путем.
Keep your f*cking word. (Держи свое греб*ное слово.)
Разуй глаза и активируй извилины.
Говорят, всем свойственно ошибаться.
Да ладно?
Всем не просто свойственно ошибаться, всем свойственно существовать в личной ракушке-психушке. Витать в облаках, в идеальной иллюзии, розовой и сахарно-сладкой.
Очнись, наконец. Смахни с трепещущих ресниц пыль сновидений, вырвись из проклятой матрицы.
Считаешь, у тебя есть друзья, настоящие, прямо до гроба, проверенные в бедах. Считаешь, будто они понимают тебя, разделяют радость, поддерживают в горе. Считаешь, будто вы находитесь на единой волне, плечом к плечу пройдете километры по битом стеклу, смело выступите против озлобленной армии.
Забудь, це лише твоя уява. (Забудь, это только твое воображение.)
Бедняга Юлий Цезарь тоже имел неосторожность так считать. Пока не проснулся и не обнаружил на бренном теле двадцать три ножевых ранения. А, нет, вру. Он не проснулся. Он погиб, истекая кровью.
Все люди — сволочи. Эгоисты, циники, беспринципные твари.
Некоторым нравится мучить. Некоторым — играть в мучеников. Остальной куче — ловить кайф, будучи мучениками. Одни открыто признают очевидные факты. Иные самозабвенно кроят правила под себя.
Мир давно обратился в тлен. И это вроде не наша вина. Это было, есть, будет.
О какой честности или порядочности может идти речь в царстве из дерьма?
Участливо протягиваем руку помощи, заботливо вонзаем острый клинок в спину. Готовим красивые фразы на каждый случай, говорим шаблонами, сводя к нулю изначальную цену. Решительно вытягиваем из опасной трясины, а после толкаем в пропасть с обрыва.
Почему? Потому что день за днем судьба преподносит жестокий урок.
Бей первым, стреляй первым. Не открывай душу, иначе получишь подарок в челюсть с ноги, захлебнешься в багряном потоке благих намерений.
От подобной мерзости хочется напиться, капитулировать и подохнуть.
Да, верно. Но только…
Нельзя.
Кто тогда вскарабкается на вершину?
Из грязи в князи. Из пешки в дамки.
Кто сорвет маску с уродливых тиранов?
Прочь
В любом уголке реальности творится хрень, вся наша реальность чертова хрень, которую не описать без мата и не понять без рюмки водки, принятой внутривенно. Все лгут и юлят, продают и предают, делают ставку на выгоду и закладывают совесть. От этого никуда не деться.
И все же…
Не позволяй грязным сапогам топтать твое вдохновение, не разрешай кичливой глупости наживаться на растиражированном образе мудреца, не дай липким щупальцам изувечить невинное нутро ядовитой скверной.
Мы рождены не просто так.
Мы рождены изменить естественный обмен веществ во Вселенной.
Хотя бы попытаться.
Твоя жизнь может слабо мелькнуть и тотчас погаснуть, растворится в гнетущем мраке бескрайней галактики. А может ярко вспыхнуть и ослепительно гореть. Недолго, долю секунды, испепеляя обладателя, иссушая до последней капли.
Так чего изволишь — озарить небосвод или тихо тлеть?
Властвовать или подчиняться. Стать гением или прославлять бездарность. Выделиться из толпы или влиться в серую массу.
Победа или поражение? Не главное в извечной игре.
Плевать на тягучую усталость, плевать на саднящую печаль, плевать на отравленную горечь, пробирающуюся к разомкнутым устам. Вперед — либо напролом, либо в обход. Через скулящее «не могу», через жалобное «не хочу», преодолевая зыбучие пески страха. Отринув оправдательное «слишком поздно» и дезертирское «не справлюсь». Не доверяя ни врагам, ни друзьям, стремишься к заветной цели, к великой мечте. А там, рухнув без сил на колени, цепляешься за сияющий пьедестал. Бросаешь вызов дьяволу, наступаешь на горло пороку и сознаешь:
Главное — не потерять самого себя.
***
— Откуда взялся этот хмырь? — озвучиваю наиболее приличную фразу, пришедшую на ум, исподлобья разглядываю подозрительного амбала.
— Это не хмырь, это твой будущий супруг, — нарочито мягко произносит фон Вейганд и прибавляет исчерпывающее уточнение: — Дориан Уилсон.
— Спасибо, что не Грей, — бросаю не особо дружелюбным тоном, прижимаюсь покрепче к спинке кровати, продолжаю маскироваться в уютный кокон из черных простыней.
— Симпатичный, да? — спрашивает экзекутор с неподдельным интересом.
— Безумно, — презрительно фыркает заключенная.
— Я специально выбирал, — продолжает елейно. — Рассмотрел множество кандидатур, прежде чем принять окончательное решение.
— Хватит прикалываться! — сдают нервы.
После бессонной ночи изощренных удовольствий трудно сохранять спокойствие и демонстрировать стрессоустойчивость.
— Я абсолютно серьезен, — хищная ухмылка не предвещает ничего хорошего.
Фон Вейганд наклоняется, уверенно берется за край шелковой ткани, резко поднимает вверх и обнажает мои ноги. Не успеваю воспротивиться, лишь слабо дергаюсь от наглого посягательства на частную собственность. Не осмеливаюсь закричать, замираю в немом изумлении, судорожно глотаю воздух.