Плохие девочки не плачут. Книга 3
Шрифт:
Черт, автоматически начинаю улыбаться и краснеть, просто ничего не могу с собой поделать. Растекаюсь лужицей.
— Нравится? — фон Вейганд задает коронный вопрос.
— Сносно, — безразлично заявляю в ответ.
— Ты приготовила теплые вещи? — он подходит ближе, едва касаясь, проводит пальцами по моим плечам, потом развязывает пояс халата.
— Да, слуги уже все упаковали. Только непонятно зачем. Хотя здесь никогда ничего не считают нужным объяснять, поэтому привыкаю не удивляться.
Интересно, он догадывается, что мне плевать на скандалы, интриги, расследования. И на бал-маскарад по большому счету пофиг,
— Спрашивай, я поясню по возможности, — обещает он.
Шелк соскальзывает на пол.
— Мы куда-то едем после Франции? — вздрагиваю, ощутив горячие ладони на груди.
— Да, — его пальцы медленно исследуют мгновенно взмокшую кожу.
— Вообще-то, я ожидала конкретное название места, — инстинктивно тянет прикусить губу, но жалко стереть умело нанесенную помаду.
— Там холодно, много снега и очень романтично, — он неожиданно отстраняется.
— Сибирь? — с трудом удерживаю стон разочарования.
— Почти, — ухмыляется и отдает приказ: — Закрой глаза.
Подчиняюсь, даже не думаю противиться. Слышу, как он уходит и очень скоро возвращается, улавливаю странный звук, похожий на шорох ткани. Собираюсь нагло нарушить распоряжение, потому как любопытство превыше всего.
— Нет, — резко произносит фон Вейганд и строго прибавляет: — Я сам тебя одену, не смей подглядывать.
— Как угодно, мой повелитель, — парирую нарочито сладким тоном, но не решаюсь ослушаться.
— Подними руки, — он обходит меня и останавливается сзади.
Послушно исполняю новый приказ, а в следующий миг мягкая и шелковистая материя легонько касается запястий, неспешно скользит ниже, осторожно движется дальше, изучая тело, лаская и пленяя, словно опытный любовник. Дыхание фон Вейганда опаляет кожу, губы прижимаются к моей шее, но не целуют. Лишь впитывают теплоту, разжигают возбуждение, наслаждаются нашей маленькой игрой. Его пальцы ловко справляются с потайными застежками. Чем плотнее облегает ткань платья, тем труднее становится себя контролировать. Каждое случайное прикосновение к спине отдается волной голодной дрожи.
— Тише. Надо лучше контролировать эмоции, — хрипло шепчет фон Вейганд.
— Контролирую отлично, — бесстыдно лгу.
— Правда? — притягивает мои бедра к своим, дает прочувствовать уровень боевой готовности, градус обоюдного желания.
Низ живота обдает жаром, а из горла вырывается судорожный стон. Кусаю губы, отказываюсь заботиться о сохранности помады. Благие намерения терпят крах, стоит рядом оказаться ему. Извечному палачу, воплощению порочных наслаждений.
— Знаешь, что привлекает больше всего? — звучит насмешливо.
— Ч-что? — сбивчиво, нервно, на выдохе.
— Ты не умеешь мне отказать. Никогда. Ни в чем. Голая и готовая. Это подкупает даже больше, чем твоя аппетитная задница, meine Schlampe, — он смеется, снова отступает и весело сообщает: — Можешь посмотреть, что я выбрал в качестве костюма.
Поворачиваюсь к зеркалу, соображаю туго, не сразу понимаю суть, с заметным опозданием привожу разрозненные идеи к общему знаменателю.
Рукавов нет, плечи полностью обнажены, V-образный вырез оставляет мало работы воображению, но мой скромный первый (ладно, с удачным лифчиком и
— Из чего оно пошито? — вырывается на автомате, забываю оскорбиться на предыдущие откровения.
— Двадцати четырех каратное золото.
— Шутишь?! — не вопрос, шокированный возглас.
— Современные технологии позволяют нанести атомы металла на шелковую нить. Научный процесс, — ровным тоном утверждает фон Вейганд, будто подобное платье не представляет собой ничего необычного.
Он подходит ближе, по-хозяйски кладет руки на мою талию, наклоняется ниже.
— Mein Schatz (Мое сокровище), — щекочет обжигающим шепотом и ухмыляется, прежде чем продолжить: — Mein Bettschatz (Сокровище моей постели).
***
Пространство вокруг поражает воображение размахом архитектурного замысла. В мельчайших деталях интерьера сквозит дух излишества, прославление гедонизма, однако все выполнено с безупречным вкусом. Сияющее торжество достатка гармонично сочетается с вкрадчивостью настоящего стиля. Аура богатства и превосходства мгновенно угадывается в очертаниях скульптур, пропитывает изогнутые линии и витиеватые узоры лепнины, читается в расписном мраморе стен и удивительных фресках на потолке.
Высокие фасады и арки возвращают в эпоху жестоких правителей и влиятельных куртизанок, массивы ценных пород дерева, инкрустированные кристаллами, резьба и росписи ручной работы навевают воспоминания о давно минувших веках. Помпезность смягчается декоративными элементами, грамотно переплетается с высоким искусством. Чувственная элегантность электризует воздух, обостряет чувства и накаляет до предела.
Роскошь, царящую повсюду, не передать скупыми описаниями. Особняк Валленбергов меркнет на фоне великолепия замка Руж, обращается в тусклую развалину, убогую халупу, мелкую и не заслуживающую уважения. Все равно, что сравнивать штампованный музей моего родного городка с Лувром.
Едва удается побороть искушение немедленно схватиться за телефон и начать подробную съемку с места событий.
Ладно, хотя бы пару-тройку фото на память. Украдкой, а? Пока никто не видит.
«Дура, — услужливо напоминает внутренний голос. — У тебя нет телефона, все вещи остались в авто».
Пожалуй, соглашусь. Да и местное общество вряд ли оценит подобный энтузиазм по достоинству, однако мучительно хочется запечатлеть историческое событие для потомков, прямо руки чешутся.
Не менее сотни взоров впиваются в меня, огненные стрелы пронзают на вылет. Презрением и восхищением, равнодушием и заинтересованностью, завистью и похотью. Пристальное внимание осязаемо. Разрядами тока проходит по напряженному телу. Отравляет, отнимает остатки самообладания, распыляет уверенность и тянет вниз. Давит на плечи, гнет к полу, закручивает тугой узел внутри, заставляет содрогнуться.