Плохой хороший мент
Шрифт:
— Мы что, — с недоверием в голосе спросил Бахарь, — будем есть?!
— Ты видишь в этом что-то незаконное?
— И я тоже буду?..
— А ты что, уже поужинал? — улыбнулся Артур.
— Да. Вчера в обед.
— Тогда жди этого призрака с белым полотенцем и котлетами, а пока слушай меня.
…Через полтора часа, когда кафе почти опустело и музыка из мощных японских динамиков стала звучать приглушенно, сидящие в помещении завсегдатаи стали с интересом наблюдать за столиком, стоящим в углу.
На стуле, развалившись, сидел молодой человек с аккуратной прической, в спортивном костюме «каппа» последней модели. Он курил и с едва сдерживаемым смехом слушал гражданина напротив. Гражданин с не до конца выбритым лицом и в слегка помятой одежде, представляющей собой комплекс из различных элементов мало подходящих друг к другу гардеробов, держал в одной руке сигарету, в другой — рюмку с коньяком. Мизинцы обеих рук были по-деловому отставлены в сторону, что должно было подчеркивать не проходящий с годами шарм этого гражданина. Мужчина сидел, закинув ногу на ногу, и постоянно поправлял белую салфетку, заложенную за грязный воротник до беспредела заношенной рубашки. Было совершенно очевидно, что салфетка мешала ему, как седло корове, но ее присутствие было необходимо в связи с выбранной им темой разговора. Гражданин рассказывал о своей жизни трем официантам, стоявшим рядом со столиком, и учил их жить.
— Да-а… Не умеют нынче люди отдыхать! Не у-ме-ют! А знаете почему? Потому что не умеют работать. А почему не умеют? Да потому что не хотят! Вот, раньше, бывало, я в таких ресторанах, почитай, каждый день бывал. Мог позволить себе! Деньги были всегда. А почему? Работал! Умел это делать и хотел! Ох, как я хотел это делать… Платили хорошо. А как иначе? Ведь — вахтовый метод. Поработал от души, устал — отдохни, поправь пошатнувшееся здоровье. Работа сдельно-премиальная: сколько бригада заработала — столько и поделили по совести и справедливости. Кто что выполнял в бригаде — за это и получал соответственно… Риск, конечно. Профессия опасная, тяжелая. На здоровье сильно влияет… Вот я, к примеру, через нее туберкулезом переболел, но разве может недуг отбить у человека стремление работать, тягу к прекрасному, к творчеству? Нет, не может! Если по-настоящему привязан к профессии, которую выбрал, — всю жизнь ей отдашь!.. Артур Сергеевич, коньячку заказать еще? Можно?.. В смысле — за рамки премиальных мы не вышли еще?.. Ну, и ладненько. Так… На чем мы остановились?
— На тяге к прекрасному, — недовольно, но терпеливо подсказал один из стоящих официантов.
— К прекрасному?.. — задумался Бахарь. — Гм… Вы, молодой человек, ничего не перепутали?
— Ты про вахтовый метод рассказывал, — напомнил Артур. — Про тот, где ночь работаешь — неделю отдыхаешь. Потом года три работаешь без выходных — полгода болеешь.
Бахарь перевернул в рот рюмку, осторожно, чтобы не спугнуть блаженства происходящего в организме процесса, понюхал корочку хлеба и снова придал себе вид профессора на кафедре.
— Вот эти руки, — он вытянул перед собой над белоснежной скатертью свои загрубевшие, потемневшие от навсегда въевшейся грязи ладони, — произведение искусства. Их создал сам господь. И на что способны эти руки — известно только ему одному…
— И мне, — вставил улыбающийся Веденеев.
— Конечно, Артур Сергеевич. — Бахарь нисколько не смутился. — Вам-то, как руководителю нашего предприятия, грех не знать о хранящемся в этих руках потенциале возможностей.
— Да уж, конечно, возможности каждого члена нашего предприятия мне хорошо известны. — Слово «члена» Артур выделил особо. — А теперь, друзья, позвольте поблагодарить вас за радушный прием и раскланяться. Завтра у Евтихия Акакиевича начинается вахта, о которой он только что вам рассказывал, поэтому ему нужно хорошенько выспаться. Точнее — проспаться. Чтобы потом года три-четыре не болеть… Принесите, пожалуйста, счет…
Когда они вышли на улицу, Бахарь спросил:
— Ты что это, начальник, меня так опустил перед халдеями? Какой я Обкакьевич? Слово-то какое-то паскудное…
— Конспирация, Бахарь, конспирация! — рассмеялся Веденеев. — Вот видишь, я сказал — Акакиевич, а ты услышал — Обкакич. А у них завтра спросят: кто сидел за столиком? Они лоб наморщат и скажут — а, засранец какой-то! — Артур расхохотался.
— Очень смешно… — огрызнулся вор. — Ох, не знаю, начальник… Не могу никак просечь, во что ты меня впрягаешь, но я уже отчетливо чувствую запах нар и кедровой делянки.
— Бахарев, я все хотел спросить у тебя, пока ты лапшу официантам вешал на уши, ты в лагерях-то кем был?
— «Мужиком», кем… Будто не знаешь!
— Я не про это. Специальность у тебя какая была? Ну, кем работал-то?
— Сучкорубом.
— Кем?!
— Сучкорубом, — повторил Бахарь, засовывая бутылку с остатками коньяка за пазуху.
— Это… ты что делал?
— Кедр спилят, повалят, а я ветви и сучки отсекаю.
— А-а… — успокоился сыщик. — Теперь понятно.
Дойдя до первого же перекрестка со светофором, мигающим в дежурном режиме, Артур остановился и отдал последние распоряжения:
— Если опоздаешь завтра — будешь сучкорубом. Сделаешь что-то не так — будешь сучкорубом. Ляпнешь своим языком лишнего — будешь сучкорубом. Сделаешь все, как надо, — моя зарплата за июль месяц будет твоей.
— Если только тебя к получке не посадят…
— Не посадят, — заверил Веденеев.
— Чё я, в натуре, делаю, а?.. — стал вслух размышлять Бахарь. — «Мусора» от «кичи» спасаю?! Это ж уму непостижимо…
— Бахарь! Я слышу, как в небесах хохочут от ненависти души четырех невинно убиенных кроликов!
— Да ладно, ладно… Ты и ангела уговоришь хвост к заднице пришить…
— Вот поэтому — лети, ангел, в родные пенаты, а завтра — как я определил. Понял?
Сыщик и вор разошлись в разные стороны.
Артур шел почти на ощупь темными дворами и, проходя мимо редких светящихся окон, поглядывал на часы Сохатого, взятые напрокат, — ему нужно было успеть еще на одну встречу.
Летунов был вне себя.
По крупицам собранный авторитет, причем авторитет для многих сомнительный, на создание которого ушли годы, хоть и не рухнул, как взорванное здание, но очень сильно пошатнулся.
Недостаток интуиции, образования, умения разговаривать с людьми и отсутствие понимания тонкостей психологических аспектов своей работы майор Летунов заменял жестокостью и исключительной самоуверенностью. Практически преступления, в раскрытии которых он принимал непосредственное участие, в основном — в качестве руководителя, в пяти случаях из десяти заканчивались одинаково — прекращением возбужденных по этим преступлениям уголовных дел. То есть полным развалом еще в ходе предварительного следствия. Неумение подготовить и в нужное время использовать доказательную базу, задержание преступников с налета, на «авось» и бестолковость работы с подозреваемыми становились предметом довольно частых воспитательных разговоров в кабинете руководителей РУОПа. Однако многое ему и прощалось. В основном — за трудоспособность, высокую дисциплину и, как считалось, — за смертельную ненависть к преступникам.