Площадь павших борцов
Шрифт:
Хрущев вертелся и так и эдак, ссылаясь на то, что знаком только с теми людьми, с которыми имел дело на фронте, но Сталин прилип к нему, как банный лист, и Хрущев понял, что ему сейчас хоть с потолка снимай, но дай срочно командующего.
– Правда, есть у нас такой вот Гордов, - сказал он.
– Гордов?
– переспросил Сталин.
– Хотя, честно говоря, много у него недостатков.
– Какие же?
– заинтересовался Сталин.
– Сам-то он вот такого роста, щупленький, как недоносок, но очень грубый. Дерется! Бьет даже командиров,
– Это хорошо, - сказал Сталин, уже начиная испытывать симпатию к Гордову.
– Это хорошо, что Гордов не боится дать в морду... Такие люди особенно нужны нам сейчас!
Решили.
27 июля Чуянова навестил мрачный, как туча, генерал Герасименко, ругал жарищу проклятую (хоть бы поскорее осень пришла), печалился о делах обороны города, и мнение его отчасти совпадало с недавним мнением генерала Чуйкова - Волга отрезала тылы от фронта, словно голову от туловища:
– Посуди сам, Семеныч! Тылы-то наши в Заволжье, а фронту, очевидно, бывать в городе. Наш правый берег - еще так-сяк, он обжитый, пусть и худые дороги, но все же проехать можно. А на левом берегу - пустота и безлюдье, ковыль да бурьян, верблюды шляются, даже куста нет, и только железная дорога, каких свет не видывал: прямо на земле рельсы уложены...
Высказался от души Герасименко, потом объявил:
– Новость у нас: нет больше Тимошенко, сняли.
– Кто же теперь станет в Сталинграде командовать?
– Генерал-лейтенант Гордов, который и поговорить-то с людьми не умеет. Правда, Никита Сергеевич при нем же остается, как и был, членом Военного совета фронта. Вот такие дела...
Странно! А если бы Гордов не махал кулаками? А если бы Гордов не прославился "матерным правлением"? А если бы Хрущев не вспомнил его? Может, и не было бы этого Гордова в истории величайшей битвы на Волге.
Писать об этом даже как-то неловко! Стыдно.
* * *
В редкие минуты затишья со стороны зоопарка слышался над Сталинградом жалобный, но могучий рев - это трубила слониха Нелли, никак не понимавшая, почему в такую жарынь ее перестали водить к Волге, чтобы она купалась. Фронт приближался, а среди военных странно было видеть командира в зеленой фуражке пограничника, и фронтовики иногда злобно окликали его:
– Эй ты... граница на замке! Где же ты нашел границу свою? Неужто на Волге? Хоть бы фуражку снял! Постыдись!
– А граница вот здесь, где я стою, - не обижаясь отвечал пограничник.
– Это по вашей вине граница передвигается, вот и я передвигаюсь вслед за вами. Все зависит от вас, ребята, чтобы от Волги я вернулся опять к Бугу...
Тяжко было сталинградцам покидать свой город, где они росли и выросли, старики даже плакали порой, говоря:
– Господи, да в подвале отсидимся. Нешто вы не люди? Ой, да не толкайте меня. Мы же здесь сызмальства, у нас и могилки-то дедовские вон тут недалече... Я же не сталинградский, я же ишо - царицынский, понимать надо!
Чуянов выбрал свободную минуту, чтобы навестить
– А вы, друзья, эвакуироваться не собираетесь?
– Ни в жисть!
– отвечала за всех бойкая старушенция с бельмом на глазу.
– Эвон, стенки-то здесь каковы, будто в крепости какой Я в своей одиночке даже занавесочки развесила... Здесь не страшно! Уж что-что, а тюрьмы-то у нас наловчились делать. Никакая бомба не прошибет...
11. Директива No 45
Немцев было много. Так много, что, занимая станицы, они разом вычерпывали до дна колодцы, вламывались в дома:
– Матка, вассер, матка, кур... матка, яик!
После них генералу Итало Гарибольди оставалось давить кошек, а румыны глодали свою кукурузу. Глядя, как прокатывается мимо немецкая мотопехота, хорваты говорили:
– У, собачье мясо! Пешком не любят ходить...
Паулюс в приказах по армии призывал солдат не смотреть свысока на своих союзников, находил доходчивые слова:
– Сейчас мы единая футбольная команда, стремящаяся к единой цели забить решающий гол в ворота Сталинграда, которые, считайте, уже распахнуты перед нами...
После краткого периода гроз и ливней - снова иссушающая жара. Паулюс растирал рукою живот, мучивший его болями, и часто поминал доктора Фладе того самого, что летел с трупом Рейхенау и врезался в ангар аэродрома:
– Слишком долго он собирает в лубках и гипсе свои переломанные кости. Хотя именно Фладе обещал избавить меня от болей.
Полковник Вилли Адам подсказывал:
– Почему бы вам не довериться главному врачу нашей элитарной армии профессору и генералу Отто Ренольди?
– Как профессор, он более озабочен вспышками сыпного тифа и желтухой, а как генерал, он отважно сражался с гнидами и вшами, и ему некогда заниматься моим кишечником...
Степь казалась почти пустынной, в балках и низинах не сразу угадывалась близость хуторов, где яблони и виноградники окружали мазанки, а под купами старых вязов тихо дремали дедовские "копанцы", и только в речных долинах шумели рощицы.
"Страшная жара и голая степь без воды, - записывал в дневнике некий Вильгельм Гофман.
– Впервые в жизни мы наблюдали мираж. Кажется, впереди нас ждут лес и озеро, манящее к отдыху. Но лес и озеро все время от нас удаляются..."
– Странно, - озирались немецкие солдаты, - куда же делись местные жители? Даже старух и детей не видно...
Сидевшие в бронетранспортерах, они, как "сеньоры войны", легко обгоняли на своих моторах союзников.
– Одна команда!
– говорили, посмеиваясь.
– Но если забьем гол в ворота Сталинграда, то судья присудит победу вермахту, а этим голкиперам просвистит только штрафные...