Площадь павших борцов
Шрифт:
А в ответ ему - мертвое молчание. Только пиликал над ним свою песню степной жаворонок да звенели большие зеленые мухи, перелетавшие меж трупов, по лицам которых они и ползали. И тогда солдату казалось, что он последний солдат России...
Со стороны излучины Дона надвигалась армия Паулюса, а с юга катилась на Сталинград танковая армия Германа Гота.
Была уже полночь 1 августа, когда в московском госпитале раздался звонок кремлевского телефона. Еременко дохромал до аппарата.
– Александр Иваныч? Ваш рапорт рассмотрен товарищем Сталиным, и за вами сейчас
Александр Иванович Еременко отложил костыли, взял в руки палку. Но и палку он оставил в приемной Верховного, чтобы выглядеть молодцом...
"Сталин подошел ко мне, поздоровался и, пристально посмотрев мне в лицо, спросил:
– Значит, считаете, что поправились?.."
Василевский после войны писал:
"Ставка и Генеральный штаб с каждым днем все более и более убеждались в том, что командование этим (Сталинградским) фронтом явно не справляется с руководством и организацией боевых действий такого количества войск, вынужденных, к тому же, вести ожесточенные бои на двух разобщенных направлениях..."
Сталин готовил новую рокировку среди командующих!
* * *
Как раз тогда нашумела пьеса А. Е. Корнейчука "Фронт", в которой автор (наверное, с одобрения Сталина) нанес справедливый удар по тем генералам, что жили прежними заслугами, воюя по старинке. В главном персонаже пьесы Корнейчук вывел туповатого и самонадеянного упрямца Горлова, который даже хвастался, что академий не кончал, радиосвязь - от нее одна лишь морока, а он побьет врага "нутром" и геройством рядового солдата. Впервые столь открыто ставился вопрос о непригодности военачальников, не желавших видеть глубоких перемен в искусстве ведения моторизованной войны, и недаром же такие вот горловы слали проклятья автору, требуя от властей запрещения вредной - по их понятиям - пьесы.
Гордов тоже был достаточно возмущен:
– Где Горлов, там и я - Гордов... это как понимать?
– Да совпадение, - утешал его Хрущев.
– За такие совпадения морду бить надо...
Вскоре они выехали на передовую, заодно навестили 64-ю армию, которой командовал Василий Иванович, как называли солдаты Чуйкова, почему-то пренебрегая его фамилией. Вид у Хрущева, прямо скажем, был довольно-таки кислый, очевидно, под стать своему командующему, он не очень-то верил в то, что оборона Сталинграда надежна. Да и чем, спрашивается, они, Гордов и Хрущев, могли помочь фронту? Они и обстановки-то на фронте не ведали... На передовой же появились не в самый героический момент - армия Чуйкова откатывалась за Дон, кто плыл в кальсонах саженками или брасом, держа на голове котомку со шмуткани, иные цеплялись за автомобильные покрышки или за пустые бочки, держались за бревна.
– А вас... что?
– орал Гордов.
– Война не касается? Ну что за народ пошел? Только бы пожрать да драпать...
Зато в штабе 62-й армии дорожки песочком посыпаны, будто тут гулять собрались, сам же Чуйков - даже в условиях фронта умудрялся выглядеть элегантно. С вызывающим шиком он, как джентльмен, опирался на трость. Но что особенно поразило
– Армия-то драпает... когда воевать научитесь?
– Учимся, - скромно отозвался Василий Иванович.
– Мало вас били, - упрекнул его Хрущев.
– Меня - да - мало!
– не возражал Чуйков, и Гордову стало явно не по себе, когда он со знанием дела стал нахваливать гибкую тактику противника.
– Казалось бы, - доложил он, - оборона вдоль реки и должна бы повторять конфигурацию береговой черты. Однако немцы умышленно оторвались от береговых контуров. Даже отступили от реки, нарочно создав "ничейное" пространство, чтобы мы в нем завязли...
– Его армия драпает, а он, такой-сякой, врага же и расхваливает...
Тут Гордова и понесло: мать и перемать, и в такую вас всех, выдал полный набор душеспасительных слов, а Никита Сергеевич тоже не скрывал, что Чуйков ему неприятен:
– И не стыдно ли фасонить перчатками? В такой исторический момент, когда вся страна напрягла свои силы на разгром зарвавшегося...
– Да у меня экзема... еще с Китая.
– Ладно - экзема. А дубина-то в руках для чего?
– Не дубина, а... стек! Мне так удобнее.
Тут Гордов и Хрущев в один голос:
– У него армия бежит, а он... Судить таких надо!
Ух, до чего же неприятен показался им этот Чуйков!
Возвращаясь в Сталинград, Гордов и Хрущев никак не могли успокоиться, дружно ругая "Василия Ивановича":
– Нельзя таким пижонам доверять армию...
– Нельзя, нельзя, - соглашался Хрущев.
– Ведь это на что похоже? Стек, перчатки, еще цилиндр не успел завести.
– Гнать его в три шеи, - решил Гордов, - чтобы такие пижоны мой Сталинградский фронт не позорили.
– Верно! В резерв его... пока не поумнеет!
Во время разговора со Сталиным Хрущев доложил, что Чуйкова они сняли как неспособного! Не станешь же рассказывать о перчатках да трости, лучше сказать - неспособный.
– И правильно сделали, - послышался из Москвы ответ Сталина.
– Чуйков такой пьяница, что весь там фронт пропьет...
Василий Иванович пьяницей не был. Но теперь, поди ж ты, доказывай "вождю народов", что ты трезвый, если "вождь" уже решил, что ты пьяный. Долго ли у нас на человека ярлык наклеить? А потом сам он не отлипнет, и не отдерешь его...
4 августа Чуйков, отозванный в резерв фронта, возглавил оперативную группу Сталинградского фронта. Спросил:
– А где она, эта группа?
– Нет группы, - отвечал Гордов.
– Собрать надо...
Чуйков не растерялся. Собирал в городе вышедших из окружения, отбившихся от своих частей, брал тех, кто из госпиталя выписался, если дезертира поймают - он и дезертира в строй ставил, внушал ему, чтобы дураком тот не был!
– Хорошо, что на меня напал. Другой бы, знаешь, куда тебя отвел? Не вчера война началась и не завтра закончится. Чем бегать-то, так лучше у меня послужи... Героем с войны вернешься, от баб отбою не станет, все девки перед тобой в штабеля сложатся...