Площадь павших борцов
Шрифт:
"Большевики, возможно, выпустят теперь сообщение, что они обратно отвоевали Ростов, но об этом не может быть и речи..."
Абсурд немыслимый! Но умнее ничего не придумали.
В снегах под Москвой и на юге России складывалась та самая обстановка, когда одни сейчас с грохотом будут рушиться с пьедестала былой власти, а другие взлетят выше...
Среди взлетевших окажется и генерал-лейтенант Паулюс!
4. Предел
В конце ноября Паулюса навестил Фриц Фромм, командующий резервами вермахта, много знавший и немало понимавший.
– Я в прострации!
– сказал он.
–
– Принимайте первитин, - посоветовал Паулюс.
– Говорят, он вреден, но если в меру... от тика я избавился!
Его расстроило письмо Рейхенау, подтверждающего именно то, что сейчас высказал генерал Фромм: "Достигнута та граница, когда тетива лука натянута до предела..." Это письмо Паулюс показал жене, и Елена-Констанция сказала:
– За шестой армией тянется очень дурная слава.
– Где?
– не сразу понял ее Паулюс.
– Там, где эта армия воюет, - в России!
Боевая слава 6-й армии была как раз очень хорошая, а дурная слава тащилась за Рейхенау, командовавшим этой армией. В вермахте многих коробило от болтовня Рейхенау, у которого получалось так: "Я и фюрер, фюрер и я, фюрер сказал, но я добавил... фюрер согласился".
Гитлер был извещен о партийном фанфаронства Рейхенау, но многое извинял ему, видя в нем убежденного национал-социалиста. Паулюс знал, что Рейхенау точно исполнял знаменитый "приказ о комиссарах", расстреливая пленных коммунистов, наконец, буквально на днях (10 октября 1941 года) Рейхенау издал бесчеловечный "приказ на твердость".
– От тебя, Коко, у меня нет секретов... прочти.
Жена прочла лишь одну фразу: "Мой солдат должен вполне отдавать отчет о необходимости сурового, но справедливого искупления грехов низшей расы..."
Елена-Констанция молча вернула мужу листок с приказом
– Коко, - обиделся Паулюс, - ты молчишь, будто я в чем-то провинился. Не понимаю, отчего испортилось твое настроение? В конце-то концов, - сказал он жене - Шестая армия остается при Рейхенау, а я здесь, я с тобой, любимейшая!
* * *
3 декабря Гитлер вызвал в Полтаву верного Рейхенау, вручив ему всю группу армий, которой прежде командовал устраненный в отставку Рундштедт.
– А кому мне сдавать шестую армию?
– Командуя группой южного направления, вы, Рейхенау, остаетесь по-прежнему и командующим шестой армией, от которой я, - сказал Гитлер, ожидаю невероятных успехов... В этом году, - продолжал он, - я сам вижу это, нам не выбраться к нефтяным вышкам Майкопа, не выйти и к Астрахани. Но я верю, что силы русских уже на исходе... будем же терпеливы! Помните одно, Рейхенау: что бы ни случилось - ни шагу назад!
– Яволь, мой фюрер. Служу великой Германии...
После этого Рейхенау продолжил отступление за реку Миус, начатое Рундштендтом, о чем и доложил фюреру, вдруг нагрянув в Полтаву - прямо к обеденному столу. Гитлер
– Рейхенау!
– заорал он.
– Я ведь не за тем дал по шее Рундштедту, чтобы ты продолжал то, что он сделал. Чей приказ ты исполнил - мой или этого Рундштедта?
Рейхенау повел себя так, будто ничего не случилось?
– Я отвел войска за Миус, как того желал Рундштедт, но об этом же мне говорил и мой фюрер.
– Я говорил?
– ошалел фюрер.
– Когда?
– Когда вы ставили меня на место Рундштедта...
Гитлер не понимал, кто в этом разговоре очень умный, а кто остался в дураках. Но Рейхенау так преданно смотрел на своего фюрера, что Гитлер стал доедать кашу, заговорив совсем о другом. Гитлер все неудачи под Москвой сваливал на... климат:
"Сначала грязь, потом эти проклятые морозы. Поверьте, таких холодов Россия не знала уже полтора столетия, от стужи там скорчились даже русские. Паровозы замерзали на рельсах, оружие отказывало в стрельбе, танкисты разводили костры под танками, чтобы спасти окоченевшие моторы..."
Никто не смел ему возражать (хотя метеосводки показывали температуру нормальной русской зимы, а сильные морозы начались лишь в конце ноября). Все возрастающее сопротивление Красной Армии еще не оформилось в четкий порыв контрнаступления, когда германский фронт под Москвой уже начал расползаться, как дряблая промокашка... 3 декабря фон Клюге связался с фон Боком и почти равнодушно сообщил, что начинает отход.
– Закрепитесь. Надо держаться, - отвечал фон Бок.
– Без резервов не удержимся.
– Резервов нет, - сознался фон Бок.
– Правда, на тыловых станциях ждут паровозов отпускники, отъезжающие в Германию. Я пошлю полевую жандармерию, чтобы она гнала их к вам. Ничего не случится, если переспят с женами неделей позже...
Клюге швырнул трубку. Распорядился:
– Продолжать отход. Мы лучше знаем, что надо. А уж если отпускники вознамерились переспать с женами, так в этом случае никакой жандарм не загонит их обратно в окопы...
Все эти дни фон Бок держал устойчивую связь с ОКХ.
– Гальдером, Паулюсом, Хойзингером; с их же согласия он 5 декабря принял окончательное решение)
– Атакам пришел конец! Армии занять оборону...
Советские войска еще не перешли в активное наступление, когда немцы сами отшатнулись от бастионов столицы. Впервые за всю войну войска вермахта впали в состояние, близкое к паническому. Их приводили в ужас русские дивизии, еще вчера погребенные в сводках ОКХ и ОКБ, давно отпетые по радио Геббельсом и Фриче, а сегодня снова вырастающие из-за лесов, словно ожившие призраки. При таком драпе по сугробам да еще с обильной вшивостью - ну, совсем хорошо! Одни топали пешком, другие катились в санях. Иные героически увлекали за собой на веревках полудохлых коров или овец. Советская авиация - впервые за всю войну!
– господствовала в воздухе, не давая отступавшим немцам покоя. Все деревни в полосе фронта были выжжены еще раньше, потому гитлеровцы бывали рады-радешеньки крыше над колхозным свинарником или копне сена в чистом поле. В ночь с 5 на 6 декабря фон Бок проверил связь с Гудерианом, безнадежно застрявшим под неприступной Тулой.