Плоть и кровь моя
Шрифт:
Время такое, что самого себя хочется поздравить с добрым утром. Выбегаешь из подъезда — икры пружинят, пятки зудят, торопят. Москва-река струит голубоватый туман и сама истаивает в нём, и зыбятся дома вдоль набережной, а над всем этим огромное бледное свежее небо. К полудню оно как бы съёжится, стиснется, закоптится. А пока город досматривает последний сон, пока дыши. Тяни в себя изо всех сил эту сыроватую свежесть — впрок, запасайся на целый день.
Какой ты маршрут изберёшь? Да всё равно, куда ноги понесут. Понесут влево — беги влево, ныряй в тень мостов: осанистого Калининского, гулкого метромоста, Бородинского с его ротондами и мемориальным литьём, и дальше, в направлении Лужников. Но прежде чем попасть в могучее спортивное царство, хорошо бы свернуть в тишь, к Новодевичьему, и сделать пару кругов по-над прудом, под краснокирпичной, кленовой монастырской сенью. Покосятся глазами-пуговками сонные утки, а селезень-бродяга
Обратно бежать ещё веселей: пот прошиб, как в парной, — только отфыркивайся. Поздоровается трусящий навстречу дедок-интеллектуал в майке и шароварах с начёсом. Хоть он и незнаком, и в то же время и знаком — видятся здесь каждое утро. Кивнёт головой обойдённый с ходу, без сопротивления дядя в клювастом туристском картузе и шортах и чаще закачает локтями, попытавшись держаться следом. Тщетно: хоть ноги у Игоря Васильевича и коротковаты, но толчок так отработан, так размерен шаг, словно наш Игорь Васильевич не бежит, а без всякой натуги парит над асфальтом: только и мелькают неутомимые голубые кроссовки, да из распахнутого ворота тёмно-синего с адидасовским трилистником на груди костюма надёжно торчит лобастая, на короткой шее, голова, стриженная под бобрик.
Нет, в оздоровительном беге, как и в любом здоровом деле, трудно тягаться с Игорем Васильевичем Маковкиным, ответственным спортивным работником — ну, скажем, по фехтованию.
Впрочем, положа руку на сердце, должно заметить, что Игорь Васильевич Маковкин, руководитель широкого профиля, мог бы с тем же успехом подвизаться и в иных спортивных дисциплинах. Потому хотя бы, что сам в своё время занимался пятью видами спорта одновременно.
Он приехал когда-то в Москву из далёкой провинции, из села Верхние Лопачи учиться в институте иностранных языков. Тут как-то по телевидению популярный артист развлекал публику — изображал своё прибытие из глубинки в столицу. Явился-де облом обломом, неотёсанный, но нахальный, в несусветной ширины портках, в сапожищах и в шляпе из кожзаменителя. Так вот, ничего подобного об Игоре Маковкине сказать нельзя. И одет был не хуже столичных абитуриентов, и лацканы пиджака отглажены, и даже узел галстука завязан по моде, хотя изменения величины и формы треклятого узла — загадка, для многих непостижимая. И школу Игорь окончил с золотой медалью. И, сдавая единственный необходимый экзамен — по английскому языку, — удивил комиссию словарным запасом, свободой и, как выражаются преподаватели, активностью пользования им (правда, при чудовищном произношении).
Поселясь в общежитии, приглядевшись и пообтеревшись, Игорь заметил вот что. Требования в институте, конечно, строжайшие — не профилонишь. Только он и не собирался филонить — не за тем ехал. Тем более что вторым языком выбрал финский, в котором ни одно, ну просто-таки ни одно слово не звучит хотя бы отдалённо похоже на любое из других европейских. То есть, решил практичный Игорь, самостоятельной зубрёжки требуется выше крыши. Откуда выкроить нужное время? Значит, расшибись, а попытайся добиться свободного посещения. А кому его дают? Спортсменам. Но этак каждый может: записался в секцию, и вот он я, Вася. Нет, шалишь, тут нужен как минимум значок кандидата в мастера спорта. А есть ли у тебя талант прыгать, бегать, кувыркаться, неизвестно: ещё прокувыркаешься впустую…
И его осенила идея — если учесть возраст и минимальное знание закономерностей спорта — сверхъестественная. Игорь поступил в центральную— в институте такой и не было, только на главной базе студенческого общества «Буревестник» — секцию современного пятиборья. Ну подумайте: пять видов, и ни в одном не требуется гениальность. Просто выше среднего умение. Решает ведь сумма умений. Теперь взвесим.
На лошади скакать — какой деревенский мальчишка не скакивал? Плавать — в их местах Светлая раза в полтора шире Москвы-реки, а сколько раз пересекал он её туда и обратно саженками? Стрелять — пусть из пистолета не приходилось, но коли из отцовской тулки столько дичи набито — значит, глаз меткий, остальному тренеры научат, им за это деньги платят. Бегать — запросто. Игорь неутомим, и его объёму лёгких подивились при осмотре в институтском медкабинете. Остаётся фехтование — штука, конечно, тонкая. Но, разведав, что драться надо на один укол — кто первый ткнёт, того и верх, — Игорь даже засмеялся: чтобы он да не изловчился — смешно. Долго ли, коротко ли: на третьем курсе — мастер спорта.
Однако не станем отвлекаться: Игорь Васильевич уже и к дому подбегает. Ноги слегка отяжелели, но он, презрев лифт, взлетает, прыгая по-мальчишески через ступеньки, на пятый этаж. Ключ под половичком, чтобы не беспокоить домашних спозаранок. И вот розгами струй сечёт плотное тело душ: контрастный. То леденит до печёнок, то ошпаривает крутым кипятком. Вот, отдувая розовые щёки, Игорь Васильевич водит по ним чудной электробритвой «Филипс». С таким агрегатом, приятно тяжёленьким в ладони, запечатлён на обложке рекламного журнала знаменитый Грегори Пек. «Филипс» куплен не где-нибудь — в аэропорту «Кеннеди», в киоске. Команда поразилась: «Ну вы даёте, Игорь Васильевич». Многие из команды объехали полсвета — знали: если такие приобретения позволить себе на командировочные, то, по крайней мере, в дешёвых лавках пресловутой «Яшкин-стрит», а не в аэропорту, где сдерут втридорога с наценкой за роскошь и комфорт. Маковкин же в ответ так высказался, что поступок его сыграл воспитательную роль: приобретать тамнадо, не мелочась, действительно нужное и качественное. То, что тампока делают лучше, чем у нас. Впрочем, по своему обыкновению, нравоучительность смягчил он шутливой интонацией и всем знакомой забавной гримаской: губы хоботком, круглые глаза над очками. «Ну-ка, Николаша, напомни, какой в школе стих учил. Есть, мол, у нас с вами собственная гордость, на буржуев смотрим свысока. Другое мнение имеется?» — бочком глянул на Николашу, которому доставал головой ровно до третьей пуговицы блайзера — тот был отличный шпажист. И Николаша, не принадлежавший к быстроумному роду оружия — рапире или сабле, ничего не нашёлся ответить, кроме всё того же туповато-восторженного: «Во даёт наш Игорь Васильевич».
Оттягивая кожу, Игорь Васильевич тщательно пробривал каждую складочку, и лицо, становясь лоснистым, с мужественной сизоватостью на скулах, одновременно обретало выражение, которое понадобится его хозяину через два часа на работе. Привычно обретало, неосознанно вместе с мыслями о предстоящих делах.
Помнится, когда Игорь Васильевич работал в лаборатории спортивной психологии и коллеги сшибались лбами над модным в ту пору дискуссионным вопросом, какой тип тренера перспективнее — жёсткий или мягкий, «диктатор» или «демократ», он высказался парадоксально: перспективней всего «хамелеон». Ортодоксы — на дыбы, шеф недоуменно поднял густые расчёсанные брови — красавец, умница, дипломат — даже он, сам парадоксалист, был слегка шокирован. Но наш аспирант стоял на своём: психологическая структура тренера требует пластичности, приспособляемости. Намереваясь подчинить личность спортсмена, надо прежде себе самому, то есть своим методам придать форму, в которой именно данная спортивная личность, единственная и неповторимая, без насилия и ломки будет отлита такой, какая тренеру требуется. Изъясняться по-научному Игорь Маковкин учился сознательно. Равно как и по-фински. Знание языка дало ему возможность поездить с командами переводчиком. Аспирантура в институте физкультуры по специальности, которая вдруг стала перспективной и дефицитной, подняла его на ступеньку выше — он стал психологом команды… Ну а дальше — дальше ум, целеустремлённость, энергия… О чём и говорилось при выдвижении на нынешний пост.
Всё так, но целеустремлённостью, энергией может обладать и робот. Заложи в него программу, и он попрёт рубить лес, чтобы щепки летели. Вычеркнув из своего лексикона злополучное «хамелеонство», за которое ортодоксы как его только не костили, Игорь Васильевич Маковкин заменил это словцо вполне благозвучным и благопристойным словом «пластичность». И сейчас, когда он над тренерами тренер — над кручеными-верчеными, преисполненными амбиций, ревности друг к другу, да просто неизбывной нервной усталости — ох, как ему эта пластичность пригодилась.
И вот, с лицом простовато-озорным («Я-то, в общем, парень свойский»), самую малость даже виноватым («Поставили командовать — командую»), но, если приглядеться, мудрым («А вижу я тебя насквозь») и твёрдым («Если не подчинишься, пеняй на себя»), Игорь Васильевич в махровом халате выходит на собственную кухню.
Выражение его лица вполне подходит для настоящего момента. Озорством он умиляет и Тамару, и Ксюшу, виноват немножко, потому что задержался в ванной, а они тоже торопятся, и он готов признать вину, но по сути своей он мудр и твёрд — муж, отец, хозяин, добытчик, уважаемый и любимый.
— Ну что, бродяги, — говорит он, потирая ладошки, — соскучились, проголодались? Не знаю, как вы, а я — зверски, в-в-аф!
Ксюша — на полголовы выше отца, сочная, спелая — вот уж замуж собралась, но поглядим, поглядим, за кого попало не отдадим — притянув его широкой, в золотом пушке рукой (заслуженный мастер спорта!), чмокает в самое ухо.
— Ну вот, — уныло констатирует Игорь Васильевич, — разрыв перепонной барабанки. Ась? Вы чтой-то сказали?
Тамара обжаривает гренки с сыром, и их хлебный, избяной дух, смешиваясь с другим — горько-щекотным, дразнящим ароматом бразильского кофе, — вызывает такое слюнотечение, хоть плошку подставляй.