Плотина
Шрифт:
Под стать «гэмовцам» по двенадцать часов в смену и без выходных дней горбили на своем генераторе, дособирая его на месте, ленинградцы с «Электросилы». Некоторые приехали сюда всей семьей: муж — в бригаде железосборки (в генераторе очень много стержневого железа), жена — изолировщица (она, даже разговаривая с соседкой, не глядя на руки свои, все наматывает и наматывает на железо изоляцию — и ни разу не ошибется!), ну а сынишка ходит с первого сентября в местную школу, постигая общие для всех краев и областей науки, а заодно — и особенности здешней жизни. Это для него тоже работа. Впечатления детства — мощный аккумулятор, и все в нем хорошо сохраняется на всю жизнь. Так что и парень не зря здесь. Глядишь, подрастет и тоже ринется на какую-то завтрашнюю стройку, и своих детей повезет с собой.
Подобная семейственность процветает, кстати сказать, и в ГЭМе, и там тоже почему-то много ленинградцев.
Где только их не встретишь сегодня! На сибирских гидростанциях и газопроводах, в геологических поисковых партиях и на монтаже ЛЭП в пустынных горно-таежных краях, на новых заводах и старых рудниках, на БАМе и в Тюменской тундре, в Сиреневом логу и еще на тысяче других объектов всесоюзного значения, а если что-то строится с нашей помощью за границей, то и там не обходится дело без работящих и умелых питерцев.
И работящий, и толковый, и по-своему удивительный это народ — ленинградцы. У себя дома бывает всякое, там они обнаруживают в своих рядах и прогульщиков, и пьяниц, и «равнодушников», а тут все до единого ударники, и когда рассказывают о своей многомесячной «непрерывке», то не жалуются, не сетуют, а гордятся. Вот так, дескать, давали! И отлично дружат здесь! Узнают, что кто-то «свой» приехал, — и тут же идут разыскивать, помогают устроиться, если надо — приютят в своем собственном тесном приюте. Весь первый вечер разговор только о Ленинграде, во второй — о здешней работе, о том, как они запросто по полторы и по две нормы вырабатывают и как относятся к ним местное начальство и местное население. «Вы же ленинградцы, вы не подведете», — говорил будто бы начальник стройки, заглядывая к ним под кольцеобразный брезентовый шатер.
Устроиться во временном своем, не первого сорта, жилище они стараются этак покультурнее, чтобы видно было — не вахлаки какие приехали, а питерцы, ленинградцы. Молодежь теперь со своими дисками и «магами» прибывает и нередко задает тон местному веселью. Глядишь, какой-нибудь энтузиаст дискотеку проведет — и ее потом попытаются повторить.
Словом, такой это народ, такая работящая, техническая и культурная нация. Об этих людях давно уже надо бы песню сложить, балладу сочинить. А когда-то, к случаю, и нравоучительную басню. О том, что стоит людям отъехать подальше от своего родного города, как не остается среди них разгильдяев и лодырей, и возникает в них свое особое гордое сознание.
Но это уже другой разговор.
И потом, чтобы кого-то прославить, не надо его выше других ставить.
В Сиреневом логу, к примеру, есть такие коренники, у которых кто угодно поучиться может. И встретишь тут полномочных представителей чуть ли не от каждой из пятнадцати трудовых республик. Даже малые народы присылают на такие стройки своих сыновей, чтобы не отстать от больших. И возникает таким образом уже совершенно особая, совершенно редкостная семейственность, благодаря которой стройка становится не только народной, но и для всех окрест родной. Далеко-далеко окрест. Где-то за Уралом, на Севере или на Юге, в Белоруссии или на Псковщине услышит стареющая в одиночестве женщина о Сиреневом логе и обрадованно проговорит: «Это же та самая стройка, на которой сынок мой работал!» И достанет фотографию — парень в брезентовке и каске на фоне плотины и кранов, — и станет рассказывать, как он жил-поживал дома, под родительской крышей, на горькой нечерноземной земле своей, а потом вдруг собрался и уехал куда-то, откуда и письма-то чуть не по месяцу идут. Расскажет старая, как сын там девушку встретил, женился, детьми обзавелся, как переезжает теперь с одного места на другое, все ставит и ставит там на реках эти самые «гзсы» — и сколько их людям надобно! Раньше он хоть в отпуск к матери приезжал на свежее молочко да на медок, а теперь и на это у сына не остается времени. Или в эти самые санатории ездит, которых тоже понастроили во всех концах земли… Может быть, это и правильно, что он так поступает. Дело молодое, конечно. Да и молочка парного в материнском доме теперь не стало, и медок давно кончился, как старик помер. Но все-таки земля здесь, на которой родился, и мать родная…
Вот и про старушку эту нечерноземную рассказ бы, балладу бы написать! Она ведь тоже строила, поднимала Сибирь-матушку. Жилы надорвала, пока сынка вырастила, вены на ногах у нее узлами завязались, руки скрючились и почернели и до сих пор добела не отмываются. А потом взяла и отдала сына Сибири. И осталась одна-одинешенька, на тихое умирание на родной земле.
Написать бы…
Наши деяния и масштабы творений бывают покрупнее и пострашнее тех, что воспеты в древних повестях и эпосах. Наши одиссеи даже без украшения их буйством прекрасного вымысла потрясают человеческое сердце. Давайте-ка вспомним, что случалось с людьми в войну. Безмерно богаты мы подвигами и страданиями и все ждем, ждем нового великого Слова, Сказания, Повести бурных и трудных лет…
Однако вот уже совсем приблизилось, совсем наступает здесь, в Сиреневом, по-настоящему крупное событие, вполне достойное эпоса, — случись оно тысячелетием раньше. Вот уже близок окончательный срок пуска. На этой неделе. Больше никаких переносов никто не позволит и никто не осмелится попросить. Уже начиналась предпраздничная, не очень тщательная, но повсеместная уборка территорий и помещений, подсобницы не очень профессионально, зато старательно красили бригадные бытовки и прорабские. Заготавливались транспаранты, речи, цветы… И, конечно же, продолжалась в свои положенные три смены работа — на всех участках и уровнях. Праздник праздником, а бетон бетоном. Бетон не терпит невнимания. От невнимания он каменеет, и тогда уже никакими силами не возродишь его к жизни.
Начали съезжаться гости, и тут выяснилось, что приедут не только свои, но и заграничные, и не какие-то там любопытствующие одиночки, а целые делегации из разных стран с различными политическими системами. Как далеко, как широко разнеслась ты, слава Сиреневого лога! Хотя здесь еще не видно конца трудам, хотя все выражено лишь фрагментами — и плотина, и здание ГЭС, — а вот едут люди, спешат со всех концов, не боясь ни многочасового неподвижного сидения в самолете, ни первых сибирских морозов, не жалея своего времени, нужного для своих, тоже, вероятно, не бесполезных дел… Чудеса привлекают, даже становясь повседневными.
Для руководства стройки такой наплыв гостей — званых и незваных — был подобен бурному паводку, к которому не очень хорошо подготовились. Где разместить все эти контингенты, где кормить, сколько придется выделить сопровождающих и разъясняющих? Какими одарить сувенирами? А главное — праздник придется праздновать на ходу, без генеральных репетиций, для которых не остается времени. Конечно, все должно бы сработать, но чем черт не шутит! Вдруг какая-то неожиданность, заминка — и генератор не пойдет с первого раза? Можно стерпеть такое в своем кругу (да и то не обошлось бы без хороших матюгов), но при таком скоплении народа!
Штаб в эти последние предпусковые дни заседал почти беспрерывно. Летучек в прежнем понятии, можно сказать, не было — все начальники большую часть времени проводили здесь и на объектах, а с объектов опять возвращались сюда, чтобы быть под рукой у Острогорцева и чтобы решать какие-то смежные вопросы между собой. Только перед пробой генератора Острогорцев провел традиционную летучку с обычным присутствием всех своих и субподрядных начальников.
Хотя он ежедневно встречался с каждым из них по нескольку раз, постоянно с ними то совещался, то ссорился и пил затем бодрящий вечерний кофе, перед началом этой летучки Острогорцев долго и внимательно вглядывался в лица своих ближайших помощников — и далее, в конец стола, где сидели отдаленные «бедные родственники», которых он реже замечал и реже поднимал для всеобщего обозрения. Что-то разглядел он в лицах людей новое и непривычное, впервые за многие месяцы пожалел их: