Плотина
Шрифт:
Женя обернулась, обрадовалась:
— Ой, с приездом вас, Николай Васильевич!
— Здравия желаем! — пробасил Лысой.
— Где же твоя механизация, Женя? — спросил Николай Васильевич.
— Даже и не видать — где! — отвечала Женя. — Как корова языком слизнула.
— Да, натворила она тут у вас, — повторил Николай Васильевич то же самое, что уже говорил сыну. Сам же заметил, что повторяется, не находит новых слов для разговора со своими людьми, и это ему не понравилось.
Раньше ему никогда не приходилось раздумывать, что сказать, о чем спросить, приходя в бригаду: все рождалось на ходу — и мысли, и слова. А тут зарядил одно и то же, и главное — не знал, что дальше сказать! Раньше тоже могло такое случиться, но тогда все было ясно: дело идет, говорить, значит, нечего, надо повернуться и шагать дальше. А теперь и уйти неловко. Появился после столь долгой разлуки — и тут же торопится удалиться. Нечего сказать, что ли?.. И вот он стоял над выгородкой и смотрел, как Женя подтащила вибратор к свежему бетону, как включила его и затряслась вместе с ним.
— Где же охрана женского труда? — преодолел здесь свою немоту Николай Васильевич.
— У нее теперь есть охрана, — улыбнулся Юра.
И действительно, к Жене тут же протопал по бетону Лысой и отобрал вибратор.
— Не бабье это дело! — как будто и впрямь сердясь, строго сказал он.
— Да я уже отрожала свое, Лысенький! — отвечала Женя.
— Это мы еще посмотрим! — пробурчал Лысой.
— У них, похоже, любовь, — пояснил Юра отцу, когда они отошли от этого блока и приблизились, насколько возможно, к водосбросу.
— Это доброе дело, — проговорил в ответ Николай Васильевич спокойным голосом старого, пожившего на свете человека. Он уже сосредоточился на водопаде. Смотрел на него изучающим взглядом, щурясь от летевшей в лицо и в глаза водяной пыли. Было похоже, что он еще и прислушивается к чему-то, чуть наклонив голову. Уж не плотину ли он хотел по-докторски послушать?
Но услышать тут можно было только Реку. Плотина молчала, лишь потея где-то там внутри, в галереях, своим бетонным потом. Человеку никогда не услышать ее голоса, не почувствовать ее перегрузок. Кое-что узнают о состоянии плотины красивые девушки из лаборатории, что ходят по галереям с чуткими приборами-ящичками, да и то не все понимают. Они видят только показатели, но не чувствуют душу плотины. Тут разве что сердце старого строителя различит и поймет что-то. По аналогии со своими жалобами услышит невнятную жалобу начинающего уставать бетона — и отзовется сочувствием…
Николай Васильевич сделал еще несколько маленьких, пробных шагов к потоку, вступая под полуденный сумрак его завесы. Здесь ледниковая вода давала о себе знать не только пылью и брызгами, но и особым, горным холодом, и своими воздушными потоками, которые не столько отталкивали человека, сколько затягивали.
— Не стоит, шеф! — остановил его Юра, вынужденно повышая голос, странно слабеющий в этом гуле и в этой особой разреженности воздуха.
— Да, пожалуй, — согласился Николай Васильевич. — Всему есть граница… хотя мы и не всегда ее ощущаем.
— По логике… — начал было Юра, но увидел, как отец усмехнулся на эти его слова, и не стал продолжать.
— У последней грани логика отсутствует, — сказал Николай Васильевич. — Поэтому нельзя идти слишком быстро и безоглядно. Ни в каком деле… Твои логика и наука знают, где грань дозволенного во всем том, что мы вытворяем с природой?
— Должны бы знать, — сказал Юра.
— Должны бы — это верно. А вот знают ли?
— Так мы и сами… Не всегда же ведаем, что творим.
— Не всегда… Я, например, чувствовал, что отставание водослива от станционной плотины может плохо кончиться. Чувствовал в глубине души, что всякая такая однобокость боком выходит. Знаешь правило: когда на одну лыжу сильнее нажмешь — и самого вбок потянет. Так и у нас… то есть у вас теперь… А вот насчет сложной конфигурации плотины — этого я не подумал. Я не такой ученый, чтобы все знать, а вы как-то не успеваете думать. Или не о том думаете.
— Лишь бы не было войны — так теперь говорят, — лихо заметил Юра.
— Если это шутка, то плохая, — осудил Николай Васильевич и тех, кто так говорит, и сына тоже. — Схожу к Острогорцеву, — отвернулся он от водопада.
— Может, завтра успеешь? — сказал Юра.
— Нет, сегодня надо.
— А к Александру Антоновичу ты заходил?
— К нему стыдно идти. Он меня ждал в заместители, а я уехал.
— Он еще никого не взял. Временно сидит там паренек, но все говорят, что не тянет.
— Молодого научат… Старого не позовут…
Проводив отца до верхней площадки подъемника и снабдив его на дорогу хорошим куском полиэтилена, Юра вернулся в прорабскую, туда же пришел вскорости и Гера, не успевший повидаться со старым «шефом», и они заговорили о завтрашнем дне. Фронт работ теперь увеличится, и можно перейти на удлиненные смены — считал Юра. Надо бросать и бросать бетон в плотину, пока его вдоволь и пока дано право оплачивать сверхурочные. Надо действительно подгонять линию вторых столбов, чтобы подпереть первые, которые держат сейчас весь напор взбухшего «моря». Как же это мы, инженеры, забыли об усталости, о возможном переутомлении бетона?
Гера не возражал и во все время этого разговора был серьезен. Согласился переписать уже готовую заявку на бетон. В конце нацелился все же что-то изречь, но ему помешал телефон. Звонила Наташа.
— Как ты, Юр? — спросила она и заботливо, и немного печально. — Я уже сто лет тебя не вижу.
— Я постараюсь сегодня быть дома… Приехал Николай Васильевич — ты знаешь?
— Тем более ты должен быть дома.
— А ты учти этот факт, когда будешь готовить ужин.
Уже заканчивая разговор, Наташа сказала, что у нее просит трубку Леша Ливенков.
— Ну здравствуй, герой! — с ходу приветствовал Юра старого приятеля. — До нас тоже доходят глобальные новости.
— Не до шуток, Юра, — проговорил Ливенков глухим голосом. — Богачева убили.
— Кто его может убить! — не поверил Юра.
— Бандюги, браконьеры — кто же еще! Да еще как убили-то, Юра! Четвертовали.
— Брось!
— Ты понимаешь, какая погань завелась в тайге! Ты понимаешь, Юра? Это же и нам вызов. На наших глазах, на виду у такой стройки… Надо что-то делать, Юра! Их надо стрелять, всех без разбора… Нам надо встретиться, Юра.
— Обязательно, Леша.
После этого они долго молчали.
— Надо ехать туда, садиться в засаду, не спать ночей, — продолжал Ливенков. — Выползут же они, гады, раз им эта тайга нужна была…
— Мы встретимся, Леша. Вот немного схлынет у нас…
— Да-да! Вот схлынет, вот ликвидируем последствия, вот сделаем план…
— Так ведь…
— Ну ладно, пока!
Может быть, им и в самом деле полагалось бы все бросить и гнать на уцелевшей от паводка Юриной моторке по бурному, в пенистых разводах «морю», лавируя меж густо плывущими, вырванными с корнем деревьями, пробиваться к той красивой сопке, на пологом склоне которой стоит старый, из толстых сосен рубленный дом егеря, хорошо пахнущий высохшей стариной, и потом сидеть там, у дома, в засаде или ходить следопытами по тайге — выслеживать бандитов. Выслеживать и стрелять — Ливенков прав! Может быть, только так и удалось бы навсегда покончить с бандитами, если бы все люди ополчились и сомкнутой цепью пошли против них…