Плотная опека
Шрифт:
– Скучаю. Давай поедем к маме? Хоть на два дня отпросись. Дочка все-таки...
– Не могу, Нина. Ладно, попробую.
Наверное, это радость великая - никому не принадлежать и только ей одной? Интересно, как так можно? Ты ведь будешь раскрыт, без тайн, без будущего, без загадок...
Я пошел к магнитофону, щелкнул клавишей: рев "Уэмбли", "Правь, Британия", снова рев - и я вспомнил, что в пять часов... От меня стало все отдаляться...
...и я выбрался из раскалившегося автобуса на бетонную площадь
– Акуля!.. Дай им, Акуля!
Я ссутулился. Меня толкнул в спину администратор Клюквин, я попался ему под ноги.
– Веселее, Вася!
– гаркнул он сверху и обогнал.
Саквояж с формой оттягивал руку, ручка его была мокрым-мокра. Я переложил его в правую и поднял голову.
Над нашим муравейником было небо, и я сказал себе: "Акульшин, ты уходишь под таким небом". А больше я уж ничего не смог сказать, слов подходящих не было.
Мы поразминались минут десять и пошли в раздевалку через подземный ход. Другой ход втягивал парней в белых майках. Они глядели на нас, мы - на них. Как обычно, никто не улыбался. Мы пощупали их глазами и скрылись в сыроватом тоннеле.
В раздевалке я сел, не собираясь двигаться. Ребята проверяли шнурки в бутсах, полоскали рты, особых разговоров не заводили.
– Душно!
– сказал я.
Арзамасцев, мой центральный форвард, махнул рукой. Наверно, он будет хуже обычного, мягковатый он, я его гоню, и тогда работает, хоть и злится. На поле выражений я не выбирал.
Бакота сдержанно взглянул в мою сторону и сразу отвел глаза. А я ни на что не намекал, просто здесь было душно. Женя торопливо повторил установку: мы их держим, впереди только Арзамасцев и Коля Исаев.
– Ясно, Евгений Никитич!
– радостно прервал его Коля Исаев.
Я понимал розовощекого парня с полными, еще детскими губами: Коля играл на моем месте. Но я простил ему радость, черт с ним.
– Ах, какой понятливый!
– огрызнулся Арзамасцев.
– Я ничего, - пробормотал Коля.
– Подойди-ка, - позвал я.
– Против тебя будет Кубасов. Больше двигайся, больше рывков. Уведи его - и вперед. И надень-ка щитки.
Я был не очень любезен, а Коля не понял и вопросительно посмотрел на Бакоту.
– Надень щитки!
– крикнул Арзамасцев.
– Ну!
– Сейчас, - сказал Исаев, мотнув головой.
Администратор Клюквин протянул ему щитки, но тот не дотронулся до них.
Тогда я сказал Бакоте:
– Женя, Кубасов его поломает. Высокий спросит не с Кубасова, а с тебя.
Я влез в вылинявший тренировочный костюм и пошел к выходу: остальное будет без Акульшина.
В дверях я столкнулся с Высоким, и нам обоим это не доставило удовольствия. Усталая властность Высокого как-то поистерлась, он был слегка взмокший, и я его на секунду пожалел, в конце концов он не виноват. И не Бакота... Я отвернулся.
–
– Добрый день, - ответил я, посторонился и вышел через сыроватый тоннель на открытое яркое пространство. В спину кричала восточная трибуна, я брел понурясь к скамейке запасных.
– Шубу надень - простынешь!
– крикнул какой-то шутник.
Он тоже не был виноват. Я ссутулился на скамье, опершись локтями на колени.
Они выбежали на зеленое поле, красные и белые, и пошла игра, похожая на установку Бакоты. Слева от меня тренер любовался, как наших мало-помалу прижали к воротам Тимки. Тимка беззвучно раскрывал рот и размахивал руками, расставляя защитников. Солнце било ему в глаза. Бакота тихо ругнулся.
На табло стрелка сдвинулась на пятнадцать делений, а они нам еще не забили. Я незаметно обнадежился и стал следить за Исаевым. Коля подхватил мяч в углу и рванулся параллельно Арзамасцеву. Кубасов вовремя перерезал парню дорогу - не ждал я такой прыти - ударил, но Коля сберег ноги. Хорошо, что в щитках.
Краски на трибунах запестрели, муравейник вздохнул и заревел. Я вскочил. Это я был сейчас на ровном зеленом поле, а молодой Исаев, как обычно, сидел на скамейке. Я верил в справедливость игры.
– Отдай!
– крикнул слева Бакота.
Колька неожиданно пробил, вратарь прыгнул и почти достал. Мяч медленно катился в угол, летели на него Арзамасцев и защитник... Мимо.
Было градусов тридцать. Стадион почернел, и долго не было в моих глазах просветления. Минуло полчаса, я сидел неподвижно. Кубасов бил Колю Исаева, а болело у меня.
– Какой счет?
– спросили справа.
– Глянь на табло, - бросил я.
– Ноль - два.
Это была Нина. И я, кажется, хотел улыбнуться. Она коснулась моих свисающих с коленей рук:
– Ты не заболел? Почему ты сидишь?
И я вспомнил, что она точно так же глядела на меня, когда я был ей никем, искал счастья на поле, бегал и был молодым.
– Вася!
– Бакота придвинулся ко мне.
– Пойдешь после перерыва.
– Видишь, - сказал я, во мне засветлело, еще был целый тайм надежд.
– А что изменится?
– спросила она.
– Тебя отделили от команды!
– После перерыва!
– повторил Бакота.
– А Высокий?
– спросила Нина.
– Это жизнь, - объяснил тренер.
И я сменил Колю Исаева. Я запомнил его разбитые ноги и был злой.
Кубасов вразвалочку спешил ко мне, я остановил мяч и огляделся. Справедливость игры зависела от меня. Защитник тяжело дышал в затылок, я успел ударить прежде, чем упал. Кубасов бежал уже прочь. Я уперся в сухую траву и встал. Мы атаковали.
Я оглянулся на Нину, но ее некогда было искать в пестрых красках. Солнце жгло лоб, над нами было небо. Я вытер лоб и бросился туда, вперед, к крохотному шарику, который мчался мне навстречу.