Пляска дервиша (сборник)
Шрифт:
Я достал из кармана свой пугач и повертел его на пальце. Черемухин в ужасе выпустил из рук баллончик и завыл. Потом вновь принялся кашлять.
Я с трудом поднял его на ноги, сопроводил в комнату и позволил рухнуть в кресло.
– Поздравляю, – воскликнул Голдблюм, появляясь в комнате вслед за нами. – Отныне вы – миллионер! Мультимиллионер!
Бедняга испугался еще больше и вжался в кресло.
– Откуда этот кашель?! – продолжал Голдблюм. – Чем вы питаетесь? Это не дело, мамочка моя.
– Вы врач? – тихо проговорил Черемухин без особой уверенности. Видимо его сбили с толку слова «мамочка моя». Он даже перестал кашлять. Затем перевел взгляд на меня, и проблеск надежды в его глазах потух. Поскольку держал я в руках отнюдь не стетоскоп.
– Спрячь пушку, – приказал мне Голдблюм, и я повиновался.
– Почему вы не отзывались на объявления? – с отеческой укоризной обратился он к Черемухину. – Если бы не феноменальная интуиция Крайского…
– Какие объявления? – простонал Черемухин.
– Ну, сначала в немецких газетах, а потом Крайский дал объявление в «Европа-Центр».
– По-немецки не читаю, – проговорил Черемухин, и я многозначительно кивнул, заглядывая Голдблюму в глаза. Мол, что и требовалось доказать. – А эта ваша «Европа-Центр», – продолжал Черемухин, – она, между прочим, денег стоит.
В ответ Голдблюм с возмущением посмотрел на меня. Как же я только мог допустить, чтобы у самого маэстро Черемухина не было денег на покупку газеты. Эдакий душка, рубаха-парень. Что-то я не припомню, чтобы он предлагал мне удвоить тираж и разослать русскоязычным жителям Берлина газеты бесплатно.
– Ну, да ладно, – великодушно махнул рукой Голдблюм. – Все хорошо, что хорошо кончается.
– А в чем, собственно…
– Как?! Разве я еще не сказал?! Отныне вы – миллионер! Мультимиллионер!
Черемухин отмахнулся от этих слов, как от наваждения, потом усмехнулся.
– Вы знаете, охотно бы вам поверил… Но у меня нет богатого дяди в Америке, к величайшему моему сожалению. Так что наследства ждать не от кого.
– Вы издеваетесь? – рявкнул Голдблюм и Черемухин вновь вжался в кресло. – Какой дядя? Зачем нам дядя? Я и есть тот дядя, который принесет вам на блюдечке… Э, да вы, я вижу, еще совершенно не в курсе дела.
Голдблюм огляделся по сторонам, подтащил второе кресло поближе, уселся в него и любовно заглянул Черемухину в глаза.
– Признайтесь, кто надоумил вас разрисовать стены в метро? – мягко, по-отечески поинтересовался он.
– Я не рисовал! – воскликнул Черемухин. – Это – наглый поклеп!
– Ну, ну, – укоризненно протянул босс, – запираться не в ваших интересах, мамочка моя.
– Клянусь! – Черемухин почему-то перекрестился. – Я – добропорядочный гражданин… Вернее – будущий гражданин… Федеративной Республики Германия… Я не гажу на тротуары, не рисую в метро. Я вам не панк какой-нибудь… А вы из полиции?
Голдблюм поморщился.
– Какая полиция? Крайский, объясни ему, наконец.
– Картину Веньковецкому сдавали? – без обиняков поинтересовался я. – «Портрет инженера Ерофеева»? Сто двадцать сантиметров на восемьдесят?
– А? – Черемухин открыл рот.
– Ин-же-нер Е-ро-феев, – по слогам повторил я. – Ну, ну, Черемухин, приходите в себя.
– Картину сдавал, – признался Черемухин, – но в метро не гадил. Картина – не доказательство.
У меня внутри все так и упало. Неужели ошибка?
– Дело в том, дорогой мой, – проговорил я.
– …мамочка моя… – вставил Голдблюм.
– …что «Портрет инженера Ерофеева» и те картины в метро принадлежат одной и той же руке, мы сделали анализ.
– Но это не моя рука! – воскликнул Черемухин.
– Тогда чья же?! Чья рука?! – взвыл Голдблюм.
– А вы из полиции?
– Да, – сказал я прежде, чем Голдблюм успел раскрыть рот.
– Тогда я вам могу сообщить, что я вообще не художник. Я даже рисовать не умею. У меня в школе по рисованию всегда двойка была.
– Это еще ни о чем не говорит, – успокоил я его. – У Эйнштейна тоже в школе двойка была по математике.
– При чем здесь Эйнштейн? – возмутился Черемухин. – Я вам так обезьяну нарисую, что вы ее не отличите от слона.
– Обезьяну – может быть. Но инженера Ерофеева вы тем не менее нарисовали. Правда, с деформированной башкой…
– Подожди, Крайский, – перебил меня Голдблюм.
– Жду, – сообщил я.
Голдблюм немного подумал, затем оглядел комнату. Жалкая обстановка, продавленный пол, выцветшие обои. Черемухин в его лиловом халате и шлепанцах на босу ногу достойно венчал собой пейзаж.
– Кто написал «Портрет инженера Ерофеева»? – прохрипел Голдблюм, жестко уставившись тому в глаза. Он уже не добавлял «мамочка моя».
– А вы покажите удостоверение, я вам скажу.
Глаза Голдблюма налились кровью.
– Крайский, покажи ему.
Между прочим, мою настоящую фамилию он мог бы и не называть. Ради конспирации, я готов был отозваться на имя Пронин, Тарантино, О'Коннэри или Мак-Магон. Я вытащил из кармана пугач и вновь прокрутил его на пальце.
– Я друзей рэкетирам не продаю, – заявил Черемухин и вновь принялся кашлять.
– Мы – не рэкетиры, – возразил Голдблюм. – Если вы нам поможете, получите неплохие комиссионные. А друг ваш сделается миллионером.
– Мультимиллионером… – выдавил Черемухин сквозь кашель.
– Да, мультимиллионером, – готовностью согласился Голдблюм.
– Вчера вы прислали этого Абу Бабу (ударения на первом слоге), а сегодня решили изменить тактику… – Выражение негодования на лице у Черемухина не получилось – помешал кашель.
– Кого? – рявкнул босс.
– Абу Бабу, по крайней мере он так представился. Вы ведь тоже работаете на Шидловского?