Пляска смерти
Шрифт:
В этот момент за воротами раздался чей-то жеманный голос:
— Но праздник уже окончился!
— Как? Что вы говорите? Праздник окончился?!
Тот же ломаный голос за воротами повторил, словно эхо:
— Праздник окончен!
Уасем сделал шаг вперед.
— Да что вы, в самом деле? Что случилось? Я не позволю, чтобы…
Подражая первому, чей-то другой голос ответил ему:
— Все гости уже ушли!
Уасем выставил в недоумении грудь, вскинул руки.
— Ну что вы заливаете мне? Как они могли уйти, если праздник только начался? Да я никого и не повстречал по дороге сюда! — И просто захрипел от досады: — Скажите, что мэтр Уасем…
— Все гости
Уасем посмотрел в сторону.
— Они мне не откроют, вот увидите.
Он сделал вид, что вынимает из кармана жилета часы, с важным видом посмотрел на несуществующий циферблат.
— Ну-ка поглядим, который час… Когда я уходил из дому, было… В самом деле, сколько же было? Может, я слишком долго был в пути?
Он отошел, потом снова возвратился и застыл под фонарем.
— Невозможно! Да и как такое могло случиться, если я всегда прихожу на приемы заранее, в числе первых гостей? И меня здесь ждали сегодня вечером! Тогда почему же захлопнули дверь у меня перед носом?
Придав себе таким образом смелости, он снова заговорил внушительным голосом:
— Эй вы! Кто там есть? Слышите меня? Это я! Откройте! Ну кто, кроме меня, сможет оживить беседу за столом? Кто придаст ей остроту? Господин Шадли не может устроить праздник без меня! Тридцать лет своей жизни — начиная с шести — я посвятил изучению философии, поэзии, астрономии, медицины, теологии, юриспруденции. И было бы несправедливо с моей стороны не дать моим соотечественникам воспользоваться моими знаниями. Свет знания и богатство равны; в этом и состоит общественная гармония! Вот почему стол досточтимого господина Шадли не может обойтись без моего присутствия!
Он прислушался, но ответа не последовало. Тогда он, не теряя присутствия духа, размечтался вслух:
— Что сейчас они могут делать? Наверное, еще не покончили с закуской. Ну, пожалуйста, я пожертвую этим блюдом и приду прямо к мясному, этого мне вполне будет достаточно, и меня это нисколько не смутит. Ведь из моего опоздания тоже можно извлечь урок, и когда я появлюсь, то в назидание могу продекламировать стих из Корана: «И все, кто есть последние…» Таким способом тоже можно кое-чему научить людей! А уж чем-чем, но священным-то писанием я полон по уши! Ах, скажут мне, какую замечательную услугу вы нам оказываете!.. А в меню я абсолютно уверен, просто вижу все блюда перед глазами. Вначале подадут жаркое — уже недолго ждать осталось, — потом фрикасе из голубей, потом утку с маслинами… Скрытые деревьями музыканты все это время будут ласкать наш слух прекрасными мелодиями. Стоит божественная ночь, и господин Шадли принимает своих гостей в садах. Столы расставлены на ковре из живых цветов, звездное небо служит нам балдахином… — И вдруг он закричал что было мочи: — Эй вы там, слуги, вы что, совсем оглохли?! Уасем ждет! Я буду жаловаться вашему хозяину! Скажу ему, что вы меня заставили ждать под дверью!
Задрав голову, он снова прислушался.
— Ну и грубияны! Даже не отвечают!
Но вот его осенила новая идея. Он вытянул шею поближе к порталу и сказал, не повышая тона:
— Эй вы там, в доме, дайте мне по крайней мере стакан воды. Я ведь так долго был в пути. Я хочу пить.
— Сходи напиться к источнику, он неподалеку, в ложбине, — ответили ему тем же мяукающим, как у кастрата, голосом.
— Я не хочу быть растерзанным на куски бродячими собаками или пристукнутым ворами. Неужели вы мне откажете в воде? Я умираю от жажды.
— Источник недалеко отсюда, в ложбине.
— Ну а остатки пищи? — возразил Уасем, — Наверное, немало пищи осталось на столах после такого пира! Принесите же мне чего-нибудь, прошу вас. У меня кишки сводит от голода, ох как сводит!
Голос изменился. Теперь Уасему отвечал другой:
— А объедки мы отдали собакам!
Уасем откинул голову и погрозил неумолимо закрытому порталу пальцем:
— Я вам сказал, что проделал сюда длинный путь! Господин Шадли меня пригласил, и я вас прошу… Слышите меня? — Палец его был все еще нацелен в сторону портала, но во взгляде уже появилась нерешительность, и он прервал свою гневную речь. — Они мне не отвечают! Наверное, пошли спать, эти хамы, но я уже ничему не удивляюсь. О! Я больше не могу. Просто умираю от усталости.
Он сел на землю, подпер кулаком подбородок, задумался. Спустя минуту он, казалось, принял какое-то решение и начал снимать с себя ботинки.
— Ты проведешь ночь здесь, Уасем. Ибо возвращаться в такой час в город… об этом не может быть и речи. Еще по дороге нарвешься на кого-нибудь! Ну и слуги!.. Ничего, они еще получат по заслугам завтра утром! — Он посмотрел на портал и произнес: — Не соблаговолит ли дом досточтимого господина Шадли простереть над гостем свое покровительство в ночи? — Потом потрогал вокруг себя землю. — Не мягко, что и говорить… — Тем не менее растянулся, положив под голову ботинки. — Как говорит мудрец: «Ловкий увальня одолеет, слабый…» — Зевнул: — Ох-ох-о!.. Хотелось бы хоть во сне жратву увидеть… супчик из шампиньонов… суфле… индюшатинки… питья разного… фруктов…
Пробормотал что-то нечленораздельное, зевнул еще разок и заснул как убитый.
Из темноты справа и слева показались чьи-то две головы и склонились над спящим Уасемом. В это мгновение ночную тишину нарушило кудахтанье Бабанага:
— Арфия, ну давай же, твой выход теперь! Твоя очередь! Где ты запропастилась? Арфия! Арфия!
Сидевшая рядом с Родваном, та, которую вызывали, молча поднялась и направилась к порталу. Черный силуэт среди таких же черных силуэтов, она вдруг в свете фонаря преобразилась, стала старухой с клюкой, которую горбун успел ей подсунуть, когда она пробиралась к порталу. Арфия, правда, не столько опиралась теперь на эту дубину, сколько, казалось, прощупывала, прослушивала ею землю, спрашивала ее на каждом своем шагу, как будто земля должна была отвечать ей после каждого сделанного шага. И как только она приблизилась к ним, две головы, вынырнувшие из тьмы, быстро повернулись в ее сторону. Она их не замечала. Подошла, окруженная светлым кольцом, остановилась, оглянулась и как бы всмотрелась в ночь — прежде чем уйти в нее насовсем.
Подняв голову к небу, она стала размышлять вслух, и в голосе ее, ни молодом, ни старом, который, казалось, был вовсе без возраста, звучало само время, воплощенное сейчас в этой женской фигуре:
— Какой долгой может быть дорога! А сегодня вечером — особенно: чем больше я иду, тем длиннее становится мой путь! Наверное, никогда не дойду до конца!.. — Она сделала паузу. — Я выжившая из ума старуха, заговариваюсь уже… Разве дорога казалась бы мне длиннее, когда б я была моложе лет на тридцать? Смотри-ка! Кто-то лежит там, у обочины! Видно, нечего уж ему терять…
Она подходит к Уасему. Опираясь на палку, наклоняется и рассматривает спящего.
— Не такой уж он голодранец. У него красивый фрак. Да кто же этот дурак, что вот так полагается на судьбу? Или он слишком доверяет людям, или слишком рассчитывает на свои силы.
Согнувшись над ним, она продолжает его разглядывать. Потом тычет в него своей клюкой.
— Эй ты! Кто ты таков и почему доверяешься ночной тьме?
Уасем сразу проснулся.
— Кто здесь? Что происходит? Откроют мне наконец или нет?