Пляска смерти
Шрифт:
Джейсон, pomme de sangЖан-Клода, был очень хорош во всех смыслах, но кормить каждый день и меня, и Жан-Клода он не мог. Кто-то один был мне нужен на эту должность, или даже двое, пока я не научусь лучше управлять ardeur’ом.
Грэхем был одним из тех, кого Жан-Клод мне порекомендовал вызвать на «интервью» как кандидата в pomme de sang.Жан-Клод считал, что если бы эти «интервью» я проводила чуть более интимно, сейчас у меня уже был бы новый pomme de sang. И называл меня упрямой. Ашер называл меня глупой — за
Из всех мужчин, которые приходили в мою постель просто спать и обниматься, Грэхем был самый настойчивый. Он ясно дал понять, что хочет большего, чем я собираюсь дать. Конечно, не будь я такой упрямой, он бы тоже сейчас участвовал в конкурсе возможных папочек… от этой мысли я вся похолодела. Вот еще довод в пользу того, чтобы не трахаться со всеми, с кем в одной койке оказываешься.
— Лупа, я молю о прощении. — Лицо его все еще было перепуганным от моего упоминания о Больверке, но слова — слова не были словами мольбы. На самом-то деле. У волков молить о прощении можно единственным образом — куда более близким и интимным, чем мне хотелось бы от Грэхема, но если бы я запретила такой жест, между нами возникла бы трещина, которая могла бы расти и в результате повредить стае Ричарда. Вот блин.
— Молишь? Тогда моли, Грэхем.
В моих словах не звучала неловкость — звучала злость. Злость — это мой вечный щит. Я пытаюсь научиться прятаться за чем-нибудь другим, но злость все равно остается моим щитом — испытанным и верным, и сейчас она тоже помогла.
Он встал, возвышаясь надо мной. Такой широкоплечий, мускулистый, большой — а на лице страх. Наконец-то он поверил, что я могу сделать ему больно, если он меня из себя выведет. И что у меня будет право делать ему больно. Надо сказать, видеть страх на его лице не было неприятно — он сам на это напросился. Мы хотели по-хорошему — Мика, Натэниел и я, но некоторые просто не понимают хорошего обращения. Что ж, на такой случай всегда найдутся альтернативы.
Он мог воспользоваться жестом подчинения, когда берут в объятия, но предпочел сделать это так, как мне было когда-то показано: легко коснулся моего лица пальцами — так, чтобы удержать равновесие. Будь мы на публике, он бы очень-очень бережно прикоснулся губами к моим губам, но мы не были на публике, а значит, будет нечто более интересное.
Он наклонился надо мной, и эта прелюдия была слишком похожа на поцелуй.
У меня возникло желание отстраниться, но я для Грэхема была доминатом. Доминант не шарахается от подчиненного, насколько бы больше тот ни был. Речь не идет о величине или физической силе, речь о том, кто круче, а Грэхем при всех своих размерах не был в этом коллективе самым крутым. Даже и близко не был.
Он нагибался, нагибался, его рот повис над моим, я уже чувствовала его теплое дыхание на губах. Наверное, даже в последнюю секунду он еще думал насчет украсть поцелуй, которого я ему не давала, но понимал, что делать этого не стоит. И сделал он то, что ему полагалось делать, хотя, если честно, поцелуй бы меня смутил меньше… по крайней мере в некоторых отношениях.
Ему полагалось лизнуть меня в нижнюю губу — аналог жеста, который подчиненный
Он вздрогнул, и дыхание его задрожало в воздухе.
— Это было хорошо.
— Для тебя это должно было быть просьбой о прощении, обращенной к лупе твоей стаи.
Но мой голос слегка дрожал, и близко не было в нем нужной твердости.
У него на лице мелькнула улыбка — разрушающая имидж крутого до кончиков ногтей парня и возвращающая Грэхему его возраст. Ему еще только будет двадцать пять.
— Я действительно прошу прощения, но все равно это больше, чем ты мне когда-либо позволяла.
Я покачала головой и прошла мимо него, Мика и Натэниел — за мной. Мика нес сумку, где среди прочего был и тест на беременность. Когда он вышел из аптеки, я поняла, почему я откладывала покупку — от нее вся проблема становилась более реальной. Глупо, но правда.
— Ты спал со мной в одной постели, Грэхем, — бросила я через плечо, направляясь к большой двери в подземелье.
— Спать — это не то, чего бы мне хотелось, — ответил он.
Я остановилась перед дверью, повернулась и просто посмотрела на него. Мои мужчины разошлись на шаг в стороны, чтобы ему было виднее.
Грэхем глядел на меня, глаза его всматривались в меня из-под слишком длинной челки. Как зверь, затаившийся в траве. Верхний слой челки не был так длинен, когда мы впервые встретились.
— Грэхем, сегодня мне эта твоя ерунда не нужна никак.
— Отчего ты всегда на меня злишься?
— Не всегда, Грэхем.
— Если ты на меня не злишься, отчего ты так меня невзлюбила?
— Я не невзлюбила тебя, Грэхем, просто не хочу тебе давать. И имею право не хотеть, даже если тебе хочется трахнуть меня.
— Так не надо мне давать, просто накорми от меня ardeur. Так, как ты месяцами кормила его от Натэниела, без акта.
Я покачала головой:
— Подвергать страсти ardeur’а кого-то, кого я не хочу держать при себе, я не стану. Это жестоко.
— Ardeur— это самое сильное оргастическое переживание, которое любая из линий вампиров может дать смертному. — Лицо Грэхема было полно такого желания, руки его протянулись в воздух, будто могли оттуда извлечь ardeurи прижать к себе. — Я только хотел знать, каково это. Настоящее, а не жалкие обрывки, которые достались мне случайно. Чем это плохо, Анита? Почему нельзя такого хотеть?
— Она боится, что ты на это подсядешь, — сказал Мика тихо.
Грэхем потряс головой:
— Я никогда в жизни ни на что не подсаживался.
— Везет тебе, — сказал Натэниел.
— Пожалуйста, Анита, не корми ardeurна чужих. Не надо звать чужих, когда есть прямо здесь люди, готовые почти на все, чтобы напитать твою нужду.
Я застонала — скорее это был вопль досады, — пошла к двери, открыла ее, и мы проследовали по каменным ступеням вниз, вниз, туда, где был истинный дом мастера города.