Пляж острых ощущений
Шрифт:
— Сволочь! — пробормотала Элка. — Да я тебя сейчас на пинках отсюда…
— Стой! — я перехватил Беду за руку. — Не хватало нам тут еще телесных повреждений. Скажи ей спасибо, что она не бежит жаловаться на тебя в ментовку.
— Сволочь, — дернулась Элка в моих руках.
— Пусть остается здесь, — предложил я. — Отлежится, отоспится, сочинит новую книгу для девочек. Для нас это даже лучше.
Чем лучше — я не знал, но нужно было как-то спасать ситуацию.
— Кстати, — я задрал голову и посмотрел на мозаику, украшавшую купол, — я тут
— Наш! — Элка снова плюхнулась в кресло. — Сазон купил. Сюда еще не всю мебель завезли. Генриетта говорит, что здесь нельзя жить, потому что у этого дома плохой фэншуй — его двери выходят на банк.
— Двух львов, — вдруг подала голос Верка.
— Что?! — фыркнула Элка.
— Чтобы с фэншуем здесь сделалось все в порядке, нужно у входа посадить двух львов!
— И кормить их гостьями типа вас?!
— Каменных! Каменных львов! Какая же вы тупая!
— Я?!! Тупая?!!
— Брейк, девочки! — заорал я и встал между ними. — Брейк! Я с вами не справлюсь!
— Ладно, — махнула Элка рукой, — может, это и правда к лучшему, если эта звездень осядет на этом диване. В доме никого не бывает, кроме рабочих, которые завозят мебель. Эту комнату уже обставили и сюда они больше не сунутся. Только вы, Юлиана, все равно должны нам помочь! Это в ваших же интересах! Что связывает всех, кого молоточник тюкает по башке?!
— Не нужно давить на меня. — Верка так и лежала, не меняя позы, пялясь в мозаичный купол над головой. — Я скажу только то, что считаю нужным. Трупов должно быть шесть.
— Что?!! — заорали мы в один голос с Элкой.
— Да, кроме тех, четверых, которых он ударил, будут еще двое. Только не спрашивайте, кто убийца. Не знаю! И не спрашивайте, почему он делает это. Не знаю!
— На кого он должен еще напасть? — Я не очень рассчитывал на успех, задавая этот вопрос, поэтому добавил: — Нет смысла говорить «А», умалчивая при этом «Б»!
— Дайте бумагу и ручку! — приказала нам Серикова.
Элка метнулась к плетеному секретеру, но не нашла там ни бумаги, ни ручки. Мебель была нулевая, а производители, как правило не продают шкафы с содержимым. Тогда Беда прохлопала свои джинсовые карманы, вытащила из них смятый чек с автозаправки, губную помаду и протянула трофеи Сериковой-Ульяновой. Верка вывела что-то на чеке и вернула его Беде.
— Ищите! Вы должны уложиться в неделю. Через неделю я улетаю в Америку. Больше я вам ничего не скажу. Инна, привезите мне сюда из отеля чемоданы с косметикой и одеждой. И всем, всем, всем журналистам немедленно объявите, что Юлиана Ульянова бесследно пропала с больничной койки!
— С косметикой и одеждой? — хмыкнула Элка.
— Делайте, что я говорю! Уходите. У меня болит голова.
Наверное, у нее и правда голова разболелась, потому что она стала бледной — бледнее белой диванной кожи, на которой лежала.
— Пошли, — я потянул Беду за руку, и мы вышли из этой глупой, помпезной комнаты с мозаичным потолком.
— О-лег Чу-ви-лин,
Мы сидели на кухне, если только можно назвать кухней помещение в сорок квадратных метров, и пили чай, если только можно назвать чаем пойло из алюминиевой банки. Нас разделяла высокая барная стойка, мы восседали на высоченных барных стульях и по очереди отхлебывали из банки холодный напиток со вкусом химического лимона.
Мне было так хорошо сидеть с Элкой на кухне, пусть даже такой идиотской, и пить чай, пусть даже с бензольными кольцами, что решительно не хотелось думать о судьбах этих парней — Чувилина и Селепухина.
— Элка, — я взял Беду за руку и сжал ее пальцы так, что тонкие косточки хрустнули в моем кулаке. — Как ты думаешь, мы будем когда-нибудь жить по-человечески? Без всех этих передряг, приключений, погонь, перестрелок, похорон и других…
— Извини, мне нужно позвонить Гавичеру, — перебила она меня, схватила мобильник, слезла с высокого стула и стала расхаживать по кухне туда-сюда, словно страус по клетке. Даже этого большого пространства ей было мало, она то и дело натыкалась на стенку, разворачивалась и шагала в обратном направлении. — Анна, это вы?! — закричала она. — Анна, слушайте меня…
Пока она излагала неведомой Анне, что немедленно нужно найти Чувилина и Селепухина, я допил дрянной консервированный чай и подумал о том, что лирики снова не получилось.
Ну не получалось с Бедой никаких сентиментальных бесед! А ведь я только что сам слышал, как она там, наверху, бормотала что-то о своем «любимом человеке».
— Да что вы говорите?! — воскликнула вдруг Беда и хлопнула себя по бедру, как мамаша, ребенок которой плюхнулся в лужу. — Что вы говорите? Ну, действуйте! Я вам перезвоню.
— Элка, если ты меня сейчас же не поцелуешь, я уйду в монастырь. Одежда у меня уже есть.
— Секретарша Гавичера только что встречалась с парнем, который в юности знал и Матвеева и Петушкова.
— Элка!
— В детстве они ходили в один спортивный клуб.
— Элка!
— А потом вместе начинали свой бизнес — организовали первый в городе видеосалон. Помнишь, когда зарубежные фильмы были в большом дефиците, и ушлые ребята арендовали какую-нибудь комнатенку, скидывались на видик, кассеты и…
Я настиг Беду посреди кухни, спеленал рясой, прижал к себе и попытался губами поймать ее болтливый рот. Конечно, мне это не удалось.
— Анна сказала, что одно время Матвеев и Петушков были неразлучны. Но, потом, вроде бы влюбились в одну девушку. Вот непонятно только в эту дуру Ульянову, или в Лялькину…
— Ладно, — я отодвинул от себя Элку. — Не хочешь, как хочешь. Я, пожалуй, останусь здесь, в этом доме. Не хочу возвращаться в нору. Полгорода уже знает, что Сазон зачем-то ездит на Дикий пляж.